Страда и праздник - [48]

— В Луганск бы телеграммку отбить… Можно?

С Волги вдруг донесся протяжный гудок, может быть, с того буксира, превращенного в военный корабль.

— Телеграммку, — повторил мужик. — В Луганск…

— Если срочная, — скрипуче послышалось за окошком, — то можно.

Мужик, наклонившись, стал развязывать котомку. Подбельский рывком, в два шага приблизился к нему, потеснил, заглянул в окошко, в просвеченное солнцем пространство со столом, денежным ящиком, желтым деревом коробки телефона, висящего на стене; был там и человек, лицо его не различалось, к окошку была обращена лишь шишковатая, наголо обритая макушка.

— И мне телеграмму, — сказал Подбельский. — В Киев. Можно?

И опять заскрипело:

— Только срочную.

— А в Екатеринослав?

— Я же сказал русским языком: срочную можно!

— Так, понятно… А кто начальник конторы?

— Инженер Охрименко, второй этаж…

Подбельский взлетел по лестнице. Распахнул дверь, уже заранее отрицая возможность для неведомого пока Охрименко руководить почтовой конторой.

— Что у вас тут творится? Принимают телеграммы в Луганск, в Киев. И это, когда Украина стонет под немцами! Вы что, сознательно занимаетесь провокациями?

Пухленький человек в белой рубашке даже на секунду не оторвался от бумаг.

— Закройте дверь… Мешаете работать!

— Я народный комиссар почт и телеграфов Подбельский…

Черные зрачки все-таки стрельнули в его сторону, всего на мгновение.

— Очень приятно! Но вы все равно мешаете.

Ступени деревянной лестницы прыгали, кривились под ногами. Подбельский слетел в нижний зальчик, рванул дверцу в перегородке, что есть силы завертел ручку телефона.

— Барышня, срочно соедините с администрацией почтового округа. Неважно кого… Любого!

Кто ответил, он не разобрал. Кричал в эбонитовый рожок на желтом ящике, что всей силой своих наркомовских прав немедленно требует представителей администрации сюда, в контору. По очень важному делу. Не позже, чем через полчаса!

Дал отбой. Выбежал из-за перегородки. Уставился на засиженные мухами объявления о закрытии телеграфных линий в связи с установленным перемирием с Германией: на Ревель, Минск, Псков. Искал Украину, тот самый Луганск, который спрашивал мужик, все еще шаривший в своей лубяной котомке, и не находил; не находил и Киева, который спрашивал сам, и Екатеринослава. «Мы, это мы в комиссариате прошляпили, и они имели право так держать себя, манкировать…»

Вышел на воздух. Заходил взад и вперед по пыльной обочине мостовой. «Комиссариат, конечно, виноват. Там тоже надо устроить нагоняй кому следует. Но эти-то бюрократы, формалисты! Газет, что ли, не читают? Могли бы и догадаться!.. Могли, да не захотели — вот в чем дело. Могу, да не делаю — вот лозунг саботажников».

Две извозчичьи пролетки подкатили неспешно. Из первой, неуютно озираясь, не зная, видно, как следует себя держать, выбрались двое чиновников, вальяжных, в летних почтовых тужурках, разом щелкнули портсигарами. Сзади подходили ревизоры — хмурые, чем-то расстроенные, показывали на него, Подбельского.

Портсигары пришлось убрать. В молчании все затопали наверх, в кабинет начальника конторы, по-прежнему не пожелавшего даже повернуть головы от бумаг. Ну, да теперь это уже не имело значения!

— Первым делом, — твердо, уже успокоившись, сказал Подбельский, — объявляю об увольнении гражданина Охрименко со службы. Без права занимать какие-либо должности в почтовом ведомстве. Второе: прошу вас, представителей администрации округа, объяснить, чем руководствуется чиновник там, внизу, принимая телеграммы в города Украины, хотя известно, что связи с Украиной нет. Прошу, отвечайте!..

Молчание длилось довольно долго. Охрименко встал, лицо его было заметно растерянно. Сказал заикаясь:

— Мы… Все циркуляры исполняются… Насчет Украины их не было… ей богу!

Подбельский поднял руку:

— Ваше мнение нам не интересно. Я, кажется, ясно сказал, что вы уволены со службы. Мне важно знать мнение работников округа.

Один из тех двоих, в летних тужурках, повернулся, сказал, чуть подрагивая пухлой бледной щекой:

— Почтовый округ никогда не был самостоятельной единицей, распоряжения из центра… Да, действительно, насколько я помню, циркуляра насчет Киева и других городов Малороссии не поступало.

— Так. Не поступало. Верю. — Подбельский язвительно сощурился. — А скажите мне, пожалуйста, хотя бы один процент творчества, служебного творчества, разве не по плечу почтовому округу? Или на его вывеске теперь стоит жирно: «Формализм»?

Бледная щека снова дрогнула.

— Простите, это проповедь или выговор?

— Полагайте, как вам удобнее. Главное, усвойте, что нам не нужны бюрократы, которые к тому же еще и обманывают народ!

Подбельский повернулся, стал спускаться вниз. Ревизор догнал его, взяв за руку, отвел в угол.

— Нам в Верхней конторе устроили обструкцию, Вадим Николаевич. Верите? Мы в округ и кинулись, а тут вы звоните. Обстановочка ой-е-ей! Главные оппозиционеры тут, в Нижнем, — организация телеграфных техников. Эсеры и меньшевики ими руководят. На общем собрании решили не исполнять приказаний комиссара; потому-де, что он назначен новым Потельсоюзом… Белогвардейское гнездо прямо, а не советская почта!