Страда и праздник - [46]

— Ну что ж, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал поспокойнее. — Контора как контора. Ревизоры займутся своим делом, а нам с вами, товарищ, — он слегка дотронулся до руки начальника, — надо бы поговорить отдельно.

— Извольте. Прошу.

В кабинетике на втором этаже царил чинный порядок. Уютно тикали стенные часы. Со стен смотрели железнодорожные карты, а за настежь растворенными окошками лежала уже знакомая площадь, вся в зеленых пятнах травы, разросшейся на необхоженных местах.

С минуту молчали, как бы прилаживаясь друг к другу, и Подбельский прибавил к тем, прежним мыслям еще одну — что вот и не знает, с чего начать, хотя многое хотел бы узнать от начальника конторы. Вернее, не то чтобы не знает, а просто хочет, чтобы ритуал наркомовского посещения был строг и по-деловому краток, но чтобы не был он похож на старорежимные ревизии с их подобострастием снизу и высокомерным презрением сверху, с обоюдным равнодушием к делу. Вместо всего этого, отторгнутого, решительно отброшенного революцией, хотелось простого товарищеского общения и вместе с тем какой-то торжественности, что ли, откровенного уважения — нет, не к нему лично, к Подбельскому, а к тому званию, которое он носил: народный комиссар…

— Скажите, — произнес он наконец, прерывая свое затянувшееся молчание, — вы давно заведуете конторой?

— С марта прошлого года.

— А до этого были чиновником, да? Ну, тогда позвольте мне задать вам вопрос, минуя многое, что, быть может, следовало выяснить прежде. Как вы оцениваете работу Комиссариата почт? Вы чувствуете наши намерения поставить дело, победить разруху?

Начальник конторы чуть заметно усмехнулся:

— Как же не чувствовать! Ведь мы не дальние. Такая поговорка есть: «Ярославль-городок — Москвы уголок…» — Он ласково, по-северному обкатывал звук «о». — Циркуляры пошли посвоевременней. А насчет саботажа, так мы с ним, пожалуй, справились — в разрезе ваших требований, товарищ парком. Распростились кое с кем недавно, ячейка Потельсоюза заводилой была…

— А коммунисты в конторе есть?

— Двое. Один вот ячейкой руководит. А сам я сочувствующий…

— И новые работники приходят? Где берете?

— Так где, в городе, Ярославль по грамотности с каким хочешь городом в России поспорит. Гимназист, известно, к нам не пойдет, а нам и не надо. Лучше, который к народу поближе. Барышни вот две неплохо работают. Раньше-то как бы мы их взяли? Должны были в браке с почтовыми служащими состоять, не иначе, кастовость поддерживалась. А теперь хорошо… Ставки, конечно, маловаты по теперешним ценам, так говорят, повышение будет, правда?

— Будет, обязательно будет.

— Приятно слышать. Голодно ведь в городе. Я за Коростелью живу, тут у нас речка есть, за конторой, в Волгу впадает, а дальше слобода возле знаменитой Ярославской мануфактуры. Так скажу вам, товарищ народный комиссар, беда, как с питанием рабочим приходится.

Подбельский слушал и чувствовал, что освобождается от прежних своих трудных, настороженных мыслей. И все потому, что напротив, за столом, покрытым истертым сукном, сидел человек, в сущности близкий, полный тех же забот, что и он, народный комиссар, и, наверное, вот только для того, чтобы увидеть его, этого человека, стоило приехать сюда, в «Ярославль-городок», как он мило и просто сказал, — приехать, чтобы потом, в Москве, знать, что этот человек все всегда услышит и все поймет.

Они поговорили еще с час — и о продотрядах, о том, что почтовикам тоже придется выделять в них людей, чтобы обеспечить себя хлебом, и о вновь открываемых в губернии почтовых отделениях, о графиках движения почтовых вагонов и желательных размерах ставок оплаты труда, о состоянии почтовых трактов, и о лошадях для почтовой гоньбы. В дверь заглядывали ревизоры, намереваясь что-то спросить, но Подбельский просил не мешать.

Со второго этажа он спустился довольный, прошел за почтовую перегородку, посмотрел, как идет ревизия. Повсюду были разложены учетные книги; две барышни и тот близорукий чиновник, что выглядывал давеча из окошка, метались от своих мест к столам ревизоров. Начальник конторы поглядывал на суматоху спокойно, как бы даже с удовольствием, и это понравилось Подбельскому: совесть его наверняка была чиста.

Из висевшего на стене расписания выяснилось, что днем уходит почтовый пароход в Нижний, и Подбельский подумал, что решения, принятого хоть и в раздражении, не стоит менять; прежде было намечено, что он пробудет в Ярославле сутки, ну, так теперь можно и скостить несколько часов; двое ревизоров останутся закончить дело, а остальные с ним вместе поедут дальше.

Но прежде он все-таки заехал в губком. Приняли душевно, а заботами поделились неутешительными: сотрудники ЧК докладывали, что в Ярославле и Рыбинске объявилось подозрительно много бывших офицеров. Уж не затевается ли что? Впрочем, это так, будто бы вскользь, среди иных разговоров. Губкомовцы держались уверенно и о своем крепком духе просили доложить в Москве.

5

Почтовый пароходик плыл споро, ранним утром должен был пристать в Костроме. Подбельский в одиночестве стоял на палубе. Над пенистым следом пароходных колес вились, взмывая и падая, чайки; раздвигались, отступали назад изрезанные оврагами, в суглинистых осыпях берега, среди густой зелени деревьев и травы по взгоркам темнели избы деревень. Ветер доносил запах дыма — извечный запах покоя, нерастревоженной жизни.