Страда и праздник - [49]

Подбельский слушал и думал о своем. Ему до странности пустыми показались охватившие в Ярославле сомнения насчет ритуала встречи, каким должен быть приезд наркома. Он вдруг понял, что во встречах и проводах вообще нет нужды, потому что, куда бы он отныне ни заявился, он приедет не инспектировать, не осенять своим присутствием подчиненных, а руководить. Да, так же просто и обыденно работать, как в Москве. И он сказал ревизору:

— Значит, так. Вечером мы соберем общее собрание и постараемся здешних господ телеграфистов посерьезнее призвать к порядку. А вас я назначаю временно начальником конторы, на место зажиревшего Охрименко. Бог с ней, с проверкой. Надо дело делать.

Ревизор не сразу понял сказанное, растерянно моргал. Потом улыбнулся:

— А что, верно, Вадим Николаевич! Я готов. Чего нам ждать?

Глава седьмая

1

В Москве, возвратившись из поездки, он пробыл всего день. Тревогой и болью за родной город хлестнуло сообщение: в Тамбове мятеж.

Он сразу вспомнил, что говорили ему в Ярославле про скапливающихся в городе офицеров, по-новому, еще острее ощутил задиристую наглость нижегородских эсеров-телеграфистов. В Тамбове все это перешло в крайность: арестованы партийные и советские работники, три комиссара расстреляны, объявлено о свержении Советской власти — ее заменил «военный комитет», куда вошли офицеры, приехавшие в город с Западного фронта на демобилизацию, местные эсеры и кулаки. Правда, быстро пришло еще сообщение: стоявший неподалеку от Тамбова Минский отряд при поддержке местного интернационального отряда мятеж подавил, порядок восстановлен.

И ему, Подбельскому, ехать расследовать обстоятельства мятежа. В ЦК ведь известно, что он тамбовец. А может, еще и потому, что уж очень гадко проявили себя его подчиненные — почтовики. Председатель окружного комитета, эсер, и несколько его сообщников угодливо передали почту и телеграф в руки мятежников, даже помогали арестовывать большевиков.

Он не успел толком повидаться с матерью, с братьями. Провел совещание партактива, собрал комиссию, которая скрупулезно разобралась в предательстве почтовых служащих. Было ясно: мятежа могло не случиться, если бы в городе имелось побольше толковых руководителей. А то объявили первую мобилизацию в Красную Армию, а к ней не подготовились. Крестьяне явились в город возбужденные, не понимающие, как это — мир объявлен и снова под ружье? Им бы растолковать, их бы сагитировать, но кому?.. А они собирались толпами, митинговали, пускали по ветру разорванные в клочки мобилизационные листы, накаляя себя, сплачиваясь для неосознанных безумств. Эсерам и втихую поджидающим момента золотопогонникам оставалось только подать клич — и пошли громить оружейные склады, сводить арестованных в самый большой в городе кинематограф «Колизей»…

Подбельский возвращался в Москву, увозя с собой решение партактива, в котором выражалась просьба помочь губернским организациям опытными партийными работниками — иначе новой вспышки не миновать. Про свое же, про Тамбовскую почтово-телеграфную контору, решил так: на первой же коллегии предложит уволить всех ее служащих, примерно уволить, с циркулярным оповещением по всей стране. Ничего, недельку дело постоит, зато новые, кто придет на смену, будут свои, надежные.

И еще весь в тамбовских тревогах, уставший, вымотанный бессонными ночами, с неутихшим, похоже, стуком вагонных колес в ушах, подставил себя комиссариатским заботам, с первых же докладов ощущая, что тут, к счастью, вести ждут хорошие.

Николаев приготовил проект декрета о централизации радиотехнического дела, его уже распространили в коллегии, чтобы потом собраться, обсудить. Но главной новостью, как бы уже во исполнение декрета, была открытая Николаевым в Твери, на международной приемной радиотелеграфной станции, хоть и кустарная, по, оказывается, на ходу, еще с войны действующая и по сей час лаборатория или мастерская, трудно сказать, производящая усилительные лампы для приемников. Военное ведомство лабораторией не интересовалось, средств на исследования и приобретение материалов не было, и потому начальник радиостанции Лещинский (его рапорт Николаев считал своим победным козырем) просил Наркомпочтель рассмотреть вопрос о принятии лаборатории под свою опеку со всем ее оборудованием и штатом в пятьдесят девять человек, среди которых находились такой выдающийся инженер и изобретатель, как Михаил Александрович Бонч-Бруевич, и еще несколько опытных, незаменимых специалистов в области радиотелеграфа.

— Я ему говорю, Лещинскому, — с жаром объяснял Николаев, — а если бы у вас было подходящее помещение, станки, если бы вас снабжали, как надо, продовольствием, вы бы сумели покрыть всю потребность в радиолампах? А он: «Еще бы, пожалуй, перекрыли. Только вот насчет станков, продовольствия, простите, очень уж отдает фантазией». Я снова. Говорю, что доложу товарищу Подбельскому, он доложит Владимиру Ильичу… Ленин, говорю, так горячо поддержал идею гражданского радиотелеграфа…

Подбельский улыбнулся.

— Словом, в рапорте начальника станции есть немалая доля и вашего участия?

— Есть, конечно. Ну и что же, Вадим Николаевич? Люди идут к нам, хотят работать, и мы уже сейчас решением коллегии, не дожидаясь утверждения декрета в Совнаркоме, можем реорганизовать лабораторию в Твери. Залежский и Семенов эту идею вполне поддерживают. Да вы вспомните, как налаживали связь с Сибирью! Фактически мы, Наркомпочтель, уже взяли радиотелеграф в свои руки! Но его нам же и развивать, технически усовершенствовать…