Страда и праздник - [50]
— Согласен, я согласен, Аким Максимович, — Подбельский пристукнул ладонью по столу, как бы припечатывая сказанное. — Не тратьте слов, готовьте решение коллегии. Но Владимиру Ильичу пока говорить ничего не будем. В первых числах поставим декрет на утверждение СНК, а потом… потом я, знаете, хотел бы сам съездить в Тверь, посмотреть. Владимир Ильич, он ведь, знаете… его не проведешь общими словами. Спросит, а мне что, краснеть? Нет уж, давайте потерпим. Лабораторию возьмем, а с дальнейшей ее судьбой чуть повременим.
Николаев нетерпеливо взмахнул рукой:
— Так можно теперь съездить. За день обернемся, Вадим Николаевич!
— За день… Съезд Советов на носу, надо готовить отчет по ведомству. Тоже задачка — ничего не забыть.
Он стал говорить о съезде, о материалах, которые ему потребуются по радиотелеграфу, и Николаев записывал, кивая, а под конец все же спросил:
— Но после съезда, сразу, мы поедем в Тверь, да?
— Прямо с последнего заседания, — засмеялся Подбельский. — Мне как-то Бонч-Бруевич сказал, что я жму на него так, будто в правительстве нет комиссариата важней, чем почтовый, а вы — на меня, вроде у нас нет забот важнее, чем радиотелеграф!
Николаев посмотрел лукаво, тоже усмехнулся.
— А ведь и правда нет, Вадим Николаевич. И вы знаете, а вернее, чувствуете, что нет. Все отомрет в средствах связи, уступит место радиотехнике. И не только в средствах связи, она принесет живой театр в каждый дом, в избах зазвучат симфонические оркестры. Даже страшно подумать, что мы стоим у начала всего этого, что от нас зависит скорость головокружительного прогресса!
Потом, работая над докладом съезду Советов, Подбельский вспомнил эти слова Акима Николаева. Нет, в докладе нашлось место и традиционным средствам почты — сколько надежд вселяли те же три тысячи вновь открываемых отделений! Удлинялись почтовые линии и тракты, отделения брали на себя новые функции: распространение печатных изданий, прием объявлений, не говоря уже о том, что при каждом из них должна иметься сберегательная касса. Но рядом со всем этим прочно встала строка из «головокружительного» — о подготовке организации воздушной почты, а радиотелеграф, его настоящее и будущее, занял целый раздел — и о том, что газеты ряда городов уже получают радиобюллетени из Москвы, и о сотнях специалистов, разбросанных бурными событиями по стране, которых ведомство берет на учет, и о научной лаборатории, появившейся недавно у Наркомпочтеля, и даже о том, что ведомство имеет совершеннейший тип приемного радиоаппарата конструкции Бонч-Бруевича, который превосходит (данные Николаева) все существующие приемники всех стран.
Может быть, чуть-чуть в пику военному ведомству в докладе говорилось: «В будущем мы создадим радиостанции, которыми снабдим броненосцы и аэропланы, подводные лодки и города». Это была его, Подбельского, собственная мысль, его вера.
Стоило бы сказать и об эмблеме советской почты — новой марке, но он поостерегся: рановато, еще не все ясно. По поводу проектов марок, предложенных Луначарским, он ответил, что настаивает на том, чтобы вместо слов «Республика Россия» на них значилось: «Социалистическая Россия». Нарком просвещения, однако, не принял предложения, переговорил с Лениным, и вот Горбунов, секретарь СНК, передал, что Владимир Ильич согласился с новым предложением Луначарского, чтобы на марках стояло: «Советская Россия». Что ж, хорошо, так приемлемо. Но о рисунке новой марки все-таки надо еще подумать. Важно, очень это важно…
А с военными зачем пикироваться? Лучше с ними советоваться заранее. Переданный в СНК проект декрета о централизации радиотехнического дела после обсуждения был возвращен для доработки, с требованием в трехдневный срок представить заключения наркоматов по военным и морским делам.
Но это значит, что новое обсуждение не сразу, а после Пятого Всероссийского съезда Советов. Съезд открывался 4 июля.
На первое заседание съезда Подбельский шел в приподнятом состоянии — как же, собирается высший орган власти в стране, и он, его постоянный представитель, нарком, будет держать отчет в том, что сделано и что впереди. Анна Андреевна волновалась, стояла рядом, когда он перед зеркалом тщательнее обычного завязывал трикотажный, в поперечных полосках галстук, поправила ему шляпу — с тугим верхом, упруго загнутым краем полей. Он ободряюще кивнул ей, привычно прижал под мышкой портфель — там лежал его доклад съезду.
Уже накануне, на заседании большевистской фракции, стало ясно, как прочно спаяны делегаты-коммунисты: голосовали резолюцию и против не выступил ни один. Радовало и общее соотношение голосов на съезде: 773 коммуниста, а левых эсеров — 353. Политика СНК, судя по всему, должна бы получить одобрение.
Должна… «Левые», однако, думали иначе.
После доклада Ленина на трибуну ринулся член левоэсеровского ЦК Камков, и только громкий шум в зале остановил его ругательскую речь. Камкова сменил Черепанов, тоже член ЦК, и перешел к угрозам. Их продолжила Мария Спиридонова, лидер «левых», красивая, истерически взвинченная, она не скрывала, что мира между двумя правящими партиями отныне быть не может.
