Stories, или Истории, которые мы можем рассказать - [101]

И народ, в клубах и на концертах, тоже менялся. Теперь в любой из вечеров, когда Терри шел куда-нибудь, он заранее готовился к неизвестности. Знакомых лиц становилось все меньше.

На следующий день после своего катастрофического выступления в «Вестерн уорлд» Билли Блитцен улетел обратно в Нью-Йорк. Его депортировало Министерство внутренних дел в связи с отсутствием соответствующего разрешения на работу. По слухам, Билли вернулся домой в Бруклин с гитарой, битком набитой иранским героином. Наркотики он продал по крайне низкой цене своему младшему брату, который до тех пор и косячка не раскуривал. Сидя в электричке с Мисти, Терри, конечно, не мог этого знать, но Билли отделяло всего несколько лет от свидания с болезнью, о которой никто из них еще даже не слышал.

А что стало со всеми остальными мальчиками и девочками, с которыми познакомился Терри летом 1976 года? Куда они все пропали? Заблудились в наркотиках и нервных срывах? Посвятили себя браку и детям? С головой ушли в работу и рано ложились спать? Ему не суждено было знать.

Терри знал только, что ему будет не хватать многих хороших моментов. Тех мгновений, когда он спускался по лестнице какого-нибудь клуба в мир звука, а его настроение поднималось от музыки и «спидов», и пот выступал под пиджаком, и его переполняло острое ощущение принадлежности ко всему этому. Но Терри не мог обмануть себя. Жизнь, которую он прежде знал, была на исходе.

Он попытался вспомнить, что говорил ему Скип. Что-то о непременном закате всех форм искусства. Как джаз отживает свой век. Или как отживают свой век картины. Скип сказал, что, вероятно, на свете никогда не будет второго Майлза Дэвиса и никогда не появится второй Пикассо. Скип сказал, что новая музыка никогда не будет столь хороша, как та музыка, которую они любили. Вам оставалось лишь наблюдать за тем, как погибает очередная форма искусства. Скоро и ей будет светить музей.

Но если их музыка умирает, разве не должны они умереть вместе с ней? Эта музыка всегда была центром их вселенной. Их музыка была больше, чем просто саундтрек, она была аппаратом по поддержанию жизни — от детства и через подростковые годы к тому, что считалось зрелостью. Им всем теперь, вероятно, предстояло найти нечто другое, ради чего они будут жить, а музыка будет просто чем-то, к чему они время от времени будут возвращаться, — как память о том, кого вы потеряли.

И, ожидая, пока электричка отъедет от станции, Терри чувствовал, как ему повезло. У него была женщина, которую он любил, ребенок, которой должен был появиться на свет, и своя собственная маленькая семья. Все станет проще после свадьбы.

«Она ощущала, как любовь, которую она испытывала к нему, обжигает ее изнутри. Он был всем, чего она хотела, и всем, в чем она нуждалась и будет нуждаться. Ее юное тело дрожало. Она была в одном шаге от греха. Вскоре она станет его женой, его навсегда».

Терри решил прогуляться до вагона-ресторана за чаем и бутербродами с ветчиной. К тому времени, как он вернулся, с пустыми руками, Мисти уже отложила книжку и задумчиво смотрела в окно.

— Они бастуют! — воскликнул он. — Гребаная страна! Кто-то должен с этим что-нибудь сделать!

Но Мисти не слушала. Ее мало заботили бутерброды с ветчиной и забастовки на железной дороге.

— Как ты думаешь, что лучше? — вдруг спросила она, — Никогда не меняться, оставаться всегда тем же самым человеком, каким ты был в подростковом возрасте, — или вырасти из всего этого и достойно состариться?

— Мы никогда не состаримся, — улыбнулся Терри, — К тому моменту, как мы начнем стареть, уже изобретут средство от старости.

Мисти запихнула Дорис Хардман в свою сумочку и вдруг замерла. А потом достала из сумки пару розовых норковых наручников. — Помнишь? — спросила она таким голосом, словно при виде этих наручников должны были нахлынуть нежные воспоминания. Но все, что помнил Терри, — это глупые игры, правила которых ему были неизвестны.

Мисти защелкнула один из браслетов на своем запястье и залюбовалась им так, словно это был шикарный браслет с витрины дорогого ювелирного магазина. Затем, с характерным выражением лица, на котором читалось «ну разве я не шалунья?», она потянулась через разделяющий их столик и застегнула другой браслет на запястье Терри.

— Я помню, — сказал он.

Мисти расхохоталась.

— Интересно, одобрила бы это Дорис Хардман? Не могу поверить, что миллионы обычных женщин забивают себе головы этой чушью!

Терри кивнул.

— Можешь снять это?

Мисти закопалась в сумке в поисках ключа. По мере того как ее поиски становились все лихорадочнее, Терри осознал, что это не розыгрыш. Похоже, Мисти потеряла ключ. Он уставился на розовый норковый наручник на своем запястье, затем отвел глаза. Он любил Мисти, но иногда она просто выводила его из себя. Настоящая ли это любовь? Или что-то другое? Оставалось ли в истинной любви место для раздражения? Или это была иная любовь, угасшая и ослабевшая, любовь, которая уже почти исчерпала себя?

Проблема заключалась в том, что теперь, когда Терри понял, что определенно будет с этой девушкой — женщиной — до конца дней своих, ему как бы не хватало всех тех, других. И он не мог не задавать себе вопрос: интересно, а как бы все обернулось, если бы он встречался с ними, с теми?