Столп. Артамон Матвеев - [32]

И вздрогнул: над печью, чуть жужжа, крутилось сразу три вертушки.

   — Это они от тёплого воздуха! — объяснила матушка Павла. — Батюшка великий любитель вертушки устраивать. У нас и на крыше есть, и на обоих сараях. Вон за сундуком-то, вишь, сколько. Возьми какую хочешь да побегай.

Малашек вытянул шею, разглядывая стоявшие за сундуком вертушки, подойти не посмел. Матушка Павла не поленилась, выбрала самые лучшие.

   — Беги, играй!

Малашек смотрел на вертушки, на добрую матушку.

   — Возьми! — сказала Енафа.

Взял, но остался сидеть.

   — Смотри, как надо! — Матушка отобрала у Малашека вертушки и сама пустилась бегом по светлице, от стены к стене. Вертушки закрутились, засвистали птичками.

   — Чудо-то какое! — улыбнулась Енафа.

   — С секретом, — сказала матушка Павла, подавая вертушки Малашеку.

Он взял, побежал, вертушки засвистали.

   — Как синички, — сказала Енафа.

   — А эта по-сорочьи трещит! — Матушка Павла достала большую вертушку, крутила над головой, и верно — сорока стрекотала.

Тут матушка углядела, какую тонкую нить выпрядает Енафа.

   — Да как же это?!

   — У нас все так прядут.

Малашек побегал-побегал и сел на скамеечку, разглядывал вертушки, трогал пальчиком лопасти.

   — Полезай на печку! В теплынь! — предложила мальчику матушка Павла.

Малашек послушно поднялся по лесенке на печку.

   — Хочешь, сказку расскажу? — спросила матушка.

   — Он любит сказки, — ответила за сына Енафа.

   — Ну, слушай. Жили-были три брата, три ветра. Старшего звали Буран, среднего Ветрюга, младшего Ветерок. Пошли они жён искать по себе. Бурану приглянулась Зима. Зима снег сыплет, а Буран этот снег по земле разносит. Ветрюга взял в жёны Осень. Вот и осыпает с той поры листья с деревьев, морщит воду в реках, студит. Выдувает тепло из худых изб, путников до костей пробирает. А Ветерок так и ходит холостым. Зимой вьюги гоняет по замерзшим рекам, Осенью облака, Весной — ручьи, а Летом — прохладой веет. Три брата, а добрый один. Так и среди людей. Добрый человек редкий, зато желанный. Вот и ты будь добрым.

И услышали Павла с Енафой — спит Малашек.

   — Не плакал, когда нас держали взаперти, — сказала Енафа. — А ведь кто ни придёт из ихних сторожей, всякий не забудет сказать: «Ужо сожжём вас, злодеев». Нашли злодея.

   — Мой батюшка не любит неправды. Он нынче в Съезжей избе сидит, письма пишет.

   — Какие же теперь письма?

   — В сёла пишет, чтоб сердечные люди за правду стояли, за волю. И царю писал. Народ от государя-де не отшатнулся, а то, что помещиков побивает, так за многие их злые дела. До великой худобы крестьян довели. На себя работать не дают, секут до смерти. У нас в Веденяпине господская собака на мальца кинулась. Отец евонный ногой собаку-то отпихнул. Так помещик до смерти засек и мужика, и мальца. А как о Степане Тимофеевиче слух прошёл, мужики этого Веденяпина на вилы подняли. Вот какие мы христиане!.. Мой Пимен весь исстрадался. В прошлом месяце батюшка его, протопоп Данила, помер. Поехал Пимен к владыке Иоасафу, а тот его не рукоположил. Сан на Пимене дьяконский, а служит в приходе как священник. Прямо беда!

   — Беда! — согласилась Енафа.

10

На Параскеву Пятницу полки Щербатого и Леонтьева подошли к Нижнему Новгороду. Тут и покинул воевода со стрельцами, с нижегородскими дворянами Кремль, каменное убежище. И началось судилище.

Дворянское ополчение, у которого Савва и батька Илья были пленниками, тоже явилось в город. Все дворяне этого ополчения ринулись в палачи.

Каждый третий нижегородец был уличён в шаткости. Людей приметных, кто в кабаки да «в гости» к степенным людям ходил есть-пить — а таких набралось чуть не с тысячу, — разделили пополам, без лишнего дознания. Одних четвертовали, других повесили перед городскими воротами.

Савве и пленникам досталась зело худая работа. Насаживали головы четвертованных на колья. На смотрины.

Ещё с тысячу, всякую голытьбу, — посекли. Опять без суда, но и без надругательства. Приводили толпой на площадь, и дворяне рубили несчастным головы.

Из Нижнего уездное ополчение отправилось освобождать от воров сёла и деревни. Поволокли за собою и пленных, чтоб было кому трупы хоронить.

Первые дни «работать» не пришлось. Дворяне окружали встретившиеся на пути деревеньки, большие многолюдные сёла и вырубали всех жителей до единого.

Взбадривали друг друга:

— Змеиное племя — под корень!

По белому первому снежку пришли в Ястребки. Село на горе стояло, в яблоневых садах. На яблонях снег клочьями. Красота.

Село принадлежало Кочемасову. Слава Богу, дворянин был в ополчении и не позволил оставить себя без рабов, хотя у него мужики убили и жену и троих деток, дом сожгли.

Приказал ставить тавро на каждом из жителей, даже на младенцах. Пропахли Ястребки палёным человеческим мясом, но не утолил Кочемасов своей боли. Велел согнать к церкви всех детей, от десяти лет до годочка, лишь бы на ногах стояли. Народ сам сбежался, умоляя господина, но господин только ухмылялся. Стал рубить крестьянских детишек, надвое разваливал.

Кинулись матери на дворян, как бывает вороны на человека кидаются. Рвали Кочемасова и разорвали бы, но разбежавшиеся дворяне собрались в полк и посекли матерей.