Столп. Артамон Матвеев - [30]

Савва, узнав, что ему надо снова пускаться в плавание, упал «царевичу» в ноги. Тот его узнал, обрадовался:

   — Здравствуй, хозяин, приветивший меня в Мурашкине. Сослужи ещё одну службу Великому Войску, Степану Тимофеевичу и мне, грешному. Отвези знамёнщика с казаками к святейшему Никону, отцу и молитвеннику нашему.

   — Смилуйся! — Савва говорил негромко, да напористо. — Нас под Макарьевом чуть было царские струги не перехватили. Один мой корабль на глазах в щепу пушками разнесли.

   — Кончим дело — десять кораблей тебе пожалую! — объявил на весь Курмыш «царевич». — Боярских стругов не бойся. Я приказал взять Макарьев. Пока подойдёте к Нижнему, и Нижний станет казаком.

Савва и Егор друг друга узнали, но виду не подали. Сначала было не до приветствий, а потом смекнули: может, это и к лучшему — не объявлять родства.

Погрузились казаки на корабль, вкатили пару пушек, чтоб бодрей себя чувствовать. Развернулись, подняли паруса.

Подходя к Макарьеву, Савва приказал изготовиться к бою, но в монастыре хозяйничали казаки да мордвин Боляев.

Ни церквей, ни монахов бунтари не тронули, не обидели. Забрали сундуки да казну окрестного дворянства и на том успокоились. Пленных дворян не резали, дворянок не насиловали. Перед Богом совестились.

В Нижнем тоже было тихо. Власти в Кремле запёрлись. В городе верховодили посадские люди, грузчики, татары, большинство стрельцов тоже были с народом. Ни поджогов, ни грабежей, а вот ели-пили в кабаках задарма, в богатые дома заходили угоститься без стеснения.

Евтюх, оставив на «Пестуне» трёх казаков, отправился с остальными проведать, можно ли плыть дальше. Савва наконец-то поговорил с Егором по душам. Сошлись на том, что бежать невозможно.

   — До Кириллова монастыря нам доплыть нельзя, — говорил Савва. — Ни из Волги, ни из Оки в Шексну хода нет. Где-нибудь казаки сойдут, тогда и поглядим.

Егор тоже голову не терял:

   — Мне выгоднее всего до монастыря добраться. У монахов всю эту страсть пересидеть.

Разговор шёл на корме. Солнышко сияло, да не грело. Смотрели, как Волга и Ока неслиянно катят свои воды. Окский поток помощнее, желтизной отдаёт, берега размывает. Волга принимает гостью вежливо, но за городом, где зрителей поменьше, смиряет сестрицу, и это уже одна река.

Судов не видно было, лодчонки суетились.

   — Погляди! — встревожился Савва: к их «Пестуну» с обоих бортов подходили два струга.

Оставленные для охраны казаки только глазами хлопали, когда на борт полезли вооружённые люди.

Налёт дворянского ополчения был по-разбойничьи хватким. Кроме «Пестуна», увели ещё четыре струга. Лагерь ополчения стоял вверх по Оке, вёрстах в трёх от Нижнего.

Дворянский суд скорый. Казакам отрубили головы. Егора, знамёнщика Оружейной палаты, отправили то ли под охраной, то ли под конвоем в Москву. Савву за пострадавшего вроде бы и признали, но корабль не вернули, посадили в ригу вместе с пленными: решили в Мурашкине разобрать его дело.

В риге набралось уже человек десять. Все мужики. И среди них — батюшка. В скуфье.

Показал Савве на снопы возле себя:

   — Из каких мест?

   — Из Большого Мурашкина.

   — Дворяне уж до Мурашкина дошли?

   — В Нижнем сграбастали. Казаки силой приказывали возить их, а дворяне корабль вовсе отняли.

   — Лютуют. Моча им в голову ударила! — Батюшка перекрестился. — В нашем селе мужики господ не трогали... Пограбить — пограбили. Согрешили... Ну а дворяне пришли и двадцать добрых крестьян да трёх баб — на виселицу... Не разбирались, кто грабил, кто плакал, глядя на грабёж. Мужик, значит — разбойник... Не сдержался я, проклял убийц. Ну, они меня высекли и таскают за собой на верёвке.

   — Как татаре! — сказал один мужик. — Я попадал к татарам. Те к жердине привяжут человек двадцать и гонят. А эти верёвку на шею, сами на лошадях. Поскачут — беги, не то удавишься.

   — Троих уже удавили. Господи, помилуй творящих зло!.. — Батюшка принялся читать молитвы. Поглядел на Савву вопрошающе. — Ты в уныние-то не впадай. Бог тебя уже миловал — не зарубили сгоряча. Может, и минёт худшая смерть.

   — Всякая смерть — худшая! — сказал Савва.

   — О нет! — потряс бородой батюшка. — Отойти ко Господу в кругу семьи, с миром, с покаянием, тихо, смиренно — сродственникам горе, а тому, кто отходит, свет и вечная благодать. Плохая смерть, когда людей секут, как капусту, когда убитого убивают — топчут, собакам скармливают. От такой смерти не мира в мире прибывает, но злых страстей.

Пушки смолкли, но ружья бабахали часа два... Дверь вдруг распахнулась, и в ригу кинули залитого кровью человека.

Батюшка поднялся, крестясь, но его опередил парень с оборванным рукавом.

   — Кто приходил? — спрашивал он, стоя на коленях над раненым. — Уж не Степан ли Тимофеевич?

Грудь раненого вздымалась, но он молчал.

   — Отходят. — Батюшка принялся читать молитвы.

   — Господи! Царя бы сюда! — вскрикнул один мужик. — Работников бьют! Русских людей бьют! Под корень выводят царёво богатство.

9

На Казанскую служба в соборе Большого Мурашкина собрала не токмо местных людей, но и всю округу. На службу пожаловал «царевич» Нечай с «боярами», а за «царевича» крестьяне Бога молили. В Нижегородчине без году неделя, а добрых дел сотворил, каких за сотни лет не видывали. Помещичью землю указал отдать тем, кто спину на поле гнёт. Да чтоб всем досталось поровну. Беднякам подарил деньги на обзаведение. Объявил: «Бедность на дух не переношу. Везите лес, стройте дома, чтоб жилось не тесно, вольно и весело».