Столп. Артамон Матвеев - [228]

Поцеловал Фёдор Алексеевич царицыны пальчики и согласился:

   — Будь голубицею народу нашему. Принесут тебе самые горестные разбойные дела, а ты уж решай, как сердце тебе скажет.

Вернулись в Москву через неделю, а у Фёдора Алексеевича слово памятливое. В тот же день подали Агафье Семёновне челобитные и всякие доносы и дознания.

Одна крестьянка, Владимирской земли дочь, за злое дело отсекла мужу голову косой. По старому закону бабу окопали: в землю зарыли, одна голова наружу. Смерть долгая, мученическая.

Духовенство града Владимира прислало к царю скорого гонца с челобитьем: злодейку-бабу помиловать бы, достать из земли и постричь в иноческий чин.

От страха Божьего пошли по Агафье Семёновне мурашки ледяные, но одолела душевную немочь, пожаловала владимирское духовенство: пусть возьмут бабу на исправление.

А следующих три дела о том же, о злодейках, прибивших до смерти мужей. Все из московских слобод: купчиха, стрелецкая жена, жена пономаря. И дальше не легче. Кому хотят руку сечь, кому ногу и руку, кому персты.

   — Какая страшная жизнь! — Агафья Семёновна, рассказывая супругу о чтении бумаг, слёзок не удержала.

Фёдор Алексеевич просмотрел челобитья и разгневался:

   — Что за непослушание! Я в прошлом году отменил казни, плодящие калек!

Позвал к себе на Верх Башмакова. Тотчас были составлены грозные указы, писари заскрипели перьями, гонцы готовили лошадей. Кончай, кончай, Русь, с кровавым дикарством — добрый царь на столе твоём!

В эти же самые дни счастья своего Фёдор Алексеевич представил Думе указ о Золотой палате. Золотая палата должна была заняться расправными делами, навести в них порядок. Главою Золотой палаты царь назначил Никиту Ивановича Одоевского — составителя Уложения — свода законов Московского царства.

На этом же заседании Думы Фёдор Алексеевич произвёл замену старой формулы: «Государь указал, и бояре приговорили» — на новую: «По указу великого государя бояре приговорили». Вроде бы то же самое, а власти у бояр убыло.

6

Ласковым августовским днём Фёдор Алексеевич привёз царицу в Хорошево. Коли две жизни стали одной, так и все радости, все привязанности — другу сердца.

Кони — чудо творения. А в Хорошеве были собраны царские любимцы. В одних стойлах — валашские, золотые. Было видно, как они радуются своему хозяину. Склоняли головы, ожидая ласки.

   — Вот они, живые, тёплые, а как сон! — Агафья Семёновна дотрагивалась до лошадей и тихонечко смеялась, счастливая, как дитя.

Фёдор Алексеевич возликовал сердцем, видя, что и эта радость у них одна, повёл и показал чёрных красавцев.

   — Все из Польши. Яростное племя! В сражении грызут врагов не хуже собак.

С коней и впрямь будто пламень слетал, трепетали от нетерпения принять на себя хозяина, нести его, пожираящали.

Агафья Семёновна и чёрных коней приласкала. И диво дивное — дозволили касаться себя.

   — Для них простор — счастье.

   — Ах, верно! Верно! — Фёдору Алексеевичу хотелось взять Агафью Семёновну на руки, нести, целовать, но ведь конюхи смотрят.

В другой конюшне стояли белые как снег арабы. Эти требовали почитания молчаливого. И Агафья Семёновна молчала, но глаза-то, глаза говорили, и всё-то сокровенное, всё-то самое-самое!

В этой же конюшне у Фёдора Алексеевича стояли туркменские кони. Высокие, серебряной масти в чёрную крапинку.

   — Ах, хорошо быть царями! — воскликнула Агафья Семёновна, и Фёдор Алексеевич рассмеялся.

   — У меня ещё конюшня есть.

В этой стояли кони-громады. Тяжелоглавые, с грудью как два щита, с ногами могучими, волосатыми.

   — Я хочу устроить конезавод в Рязани да в Мценске, — сказал Фёдор Алексеевич. — Таких бы коней да каждому бы крестьянину. Гляди, какая силища! Стог увезут. А пашню пахать! Любую дерновину одолеют, лишь только сошку держи! Тысячу бы таких лошадей. А где тысяча, там и две. Я переведу кляч в России. Моё царство будет — конное. По коню на двор — бедность прочь, по два коня — хозяину поклон, по три — вот и богачи. Мы нашим деткам, Агафьюшка, оставим богатую Россию.

   — Господи! Услышь слова мужа моего! — Агафья Семёновна перекрестилась.

   — Хочешь прокатиться? — Глаза у Фёдора Алексеевича светились по-мальчишески, с озорством. — Ты не бойся, лошадь подберём смирную.

   — Ну уж нет! — Агафья Семёновна даже раскраснелась. — Сама укажу, какая по мне.

И подвела к чёрной кобыле, к огню живому.

Тогда и он взял чёрную.

Поле было без краю, по полю колокольчики. И скакали они конь о конь. Ветер, ревнуя к конскому бегу, ударил в седоков, норовя сдёрнуть с седел, оземь вдарить. Порывами нападал, но смирился. А смирясь, ещё и помогал коням пускать зелено-синие версты под копыта.

Унеслись в неведомое. Остановили коней посреди земли и неба, поглядели друг на друга. И сказал Фёдор Алексеевич:

   — Царица моя! Роди мне сына.

И ответила Агафья Семёновна:

   — Царь — жизнь моя! Я тебе семерых рожу.

   — Агафьюшка! Рожай! Коней хватит. Вдесятером скакать будем!

Вернулись в Москву, готовые дарить счастьем первого встречного, а Фёдора Алексеевича монах Заиконоспасского монастыря ожидает.

   — Старец Симеон нынче соборовался. Просил у тебя, великий государь, прощения. Иконку вот прислал, благословляет.