Столп. Артамон Матвеев - [22]

Мстить Степану Тимофеевичу тоже было за кого — князь Долгорукий старшего брата казнил. За самовольство. Казачков пугнул.

Только много ли царству наметишь, если за спиной у тебя один брат Фролка? Но за спиною Разина стояли тысячи. Голытьба, бежавшая от постоянного господского грабежа. С тысячами можно любой город ограбить, но Степан Тимофеевич пошёл не на русские города, а кинулся в Персию. В Чёрное море донским казакам ходу не было. Азов турки снова превратили в могучую крепость. Дон цепями перегородили.

В Персии казаки попросились на службу к падишаху. Ложным доброжелательством персы усыпили бдительность пришельцев, напали врасплох, вырезали четыре казачьи сотни.

Вот тогда падишах и узнал, какого войска сам себя лишил. Для Разина персидские крепости были как яичная скорлупа. Грабили казаки теперь по праву, кровью плачено за шелка, за золото, за рабов.

Попытались персы поймать Стеньку на море. Пять тысяч отборного войска, стало быть, добрая сотня кораблей напала на казачьи суда. И от всей этой флотилии спаслось только три корабля. Менеды-хан, вдрызг проигравший битву, бежал, а вот его сын и дочь, та самая персидская княжна, стали добычей казаков. Выходит, первая великая победа на море для Русского государства одержана Степаном Тимофеевичем Разиным.

Поход на Персию донских казаков был в ущерб торговле, но не было ли это бесшабашное предприятие угодно московскому царю?

«Прощение» Разин получил, едва только появился близ астраханских берегов. «Дары» — а это морские корабли, пушки, казна — были приняты, а товарищ астраханского воеводы князь Львов не только пировал с Разиным, но и побратался. Чтобы князь, воевода — да в братья к разбойнику? Пировать — ладно, и с врагами пируют, но брататься? Знать, не грозил воеводе царский гнев за такую дружбу. Воину, человеку государству полезному, угодному клялся князь Львов в верности.

Но казак Степан Тимофеевич не о шубе боярской возмечтал — на устройство мира саблю поднял. Казацкий ум в военных хитростях изворотлив и мудрен, а для жизни прост: быть вольным и дать другим волю. И уж больно счастлив был Степан Тимофеевич города брать. Объял умом Россию и решил показачить всех, а там как народ решит. Была бы воля.

И брали казаки города, большие и малые. Воевод почём зря не били, перед людьми ставили. Что народ скажет — тому и быть. Иные воеводы на воеводстве остались, иных сместили, но не тронули. Ну а прочих — в Волгу или башку долой. Правду сказать, был у казаков враг, милосердию не подлежащий. Имя ему — казённые бумаги. Всё пошло в костёр. Бумага вяжет человека по рукам и по ногам, вся народная неволя — в бумагах.

Такой же вот бумажный костёр запылал однажды и в Большом Мурашкине.

2

Утром, до солнца, привезли Савве с Волги в Мурашкино два воза стерлядей и воз осётров. Савва собирался на мельницу, проведать Иову. Парню исполнилось шестнадцать, и Савва дал ему мельницу. Хозяином без хозяйства не станешь. Хозяйствовать — всё равно что плавать: на мели, хватаясь руками за дно, не поплывёшь, нужно глубину под собой прочувствовать.

Втайне Савва надеялся вырвать сына из таинственного лесного братства. По себе знал: ремесло в человеке — вторая душа. А перенять мельничные секреты было у кого. Среди мукомолов Нижегородчины мордвин Кельдюшка равных себе не знал. Купила его Енафа, когда устраивалась в Мурашкине, вместе с мельницей. Избу ему построила, в долю взяла.

   — Осётры мерные, прямо к царскому столу! — радовалась Енафа улову.

Савва усмехнулся:

   — Ублажим Давыдку, любит обжираться задарма!

Давыда Племянникова, мурашкинского воеводу, презирали за жадность к еде, к девкам, к дармовщине. Зато и пользовались воеводскими слабостями: власть без слабостей в России — худшее из бедствий.

   — Ты приготовь двух осётров! — распорядился Савва. — Один для стола, другой Давыдкиным домочадцам. Стерлядей для ухи выбери самых лучших... Остальное в лавку. Стерляди нынче много. Осетров — на ледник. Если Упокой заявится, дай ему за дичь сколько попросит. Давыдка без дичи и за стол, пожалуй, не сядет. Двух поросят зажарьте, а то и трёх! Трёх, Енафа, трёх!

   — Господи! Да куда же столько?

   — Для еды много, для почёта в самый раз. Давыдка, видя к себе таковское почтение, любое прошение подмахнёт. Пожрали и забыли, а дворянство на века. Мне за прежние службы положено... Мало — пятидесятник, островом управлял.

Енафа помалкивала: мужские затеи не женского ума дело. Блажь блажью, а зарабатывал Савва торговлишкой хорошо. Он теперь скупил у мурашкинских скорняков овчины, тулупы, кожухи, конскую упряжь и собирался на «Пестуне» сходить на Оку. Своё продать, а привезти, что у них там, на Оке, дёшево и что будет иметь спрос в Нижнем, в Макарьеве, в Курмыше ну и в Мурашкине! Куда ж без Мурашкина?

Симеон Столпник миновал, но погода стояла краше июньской. Ехал Савва и радовался.

Стерня мёдом пахла. По стерне цветы. Пчёлы промелькивают. Благодать. А всё же осень. Солнце жарило, но ветерки — сквозняками, будто где-то поблизости огромный ледник разбросали.

На мельнице хозяина встретил старик Кельдюшка. Рыжий, как подсолнух. Поклонился в пояс.