Столп. Артамон Матвеев - [19]

   — А грузди?

   — Ну, грузди! Груздю — равных нет. Две кадушки наламываю... Ведра четыре осталось. Покушаешь.

Привёл сына в папоротники, в дебрь травяную. Папоротники были огромные. По грудь.

Сосны кругом неохватные, в бору просторно. Но то было в удивление: лес-богатырь не имел потомства. Весь подлесок не хвойный. На мхах — осинник. Где повыше — берёзки тоненькие, ольха.

   — Вон кочевряжистые! — показал Малах на рябины и прытко взобрался на деревце, стал ногами в рагулину. Егор изумился, но последовал батюшкиному примеру, залез на другую рябину.

   — Сверху видней! — объяснил Малах и повёл руками над папоротниками.

Папоротники были словно чаши, выточенные из глыб нежно-зелёного нефрита. В центре каждой чаши круг — тьма дна. Иные оконца были затянуты кружевом паутины, в иных прорастали цветы.

   — Око в небо, — сказал Малах.

   — И впрямь глядят, — согласился Егор. — Уж не добыл ли ты, батюшка, сокровенный цветок?

   — Се — сказка, — вздохнул Малах, огорчение было в его вздохе. — Я и парнем ходил — стерёг папоротники — и в дедушках. Может, колдунам каким даётся тайна, а я человек православный... Богово счастье, Егор, самое надёжное. Ты это знай. Кто я был? Крестьянин. А детки — вишь! Ты с братом при великом царе. У Енафы — корабль. Я — в конюхах у первейшего боярина служил.

Молодо спрыгнул с рябины, повёл Егора через осинник по изумрудным мхам.

   — У меня чудес в нашем бору без счета. Каждый Божий день — новость, радость неизречённая. То жук покажется с рогом в вершок, то бабочка порхнёт невиданной красы...

Батюшка шагал размашисто, посошок ему не подпора, забава — травы раздвигать.

Сосны кончились, пошло мелколесье.

   — Ну, Егорушка, приготовься! — И полез в чащобу орешника.

Егор за батюшкой на ровном месте не поспевал, а тут кусты стеной, обходить — ещё больше отстанешь, попробовал ломиться — не пускают. Запутался, упал. Повернулся на спину, а под листьями, под сияющей зеленью — орешки, как жемчужинки, в кружевах зелёных.

Мало, что ли, в детстве, в отрочестве по этим лесам хаживал, а таких молодых орешков не видывал. За орехами ходят, когда они — орехи.

   — Парень молодой! — окликнул батюшка. — А-у!

   — Иду! Иду! — кинулся Егор на голос.

Что-то голубое замелькало, раздвинул ветки — Боже ты мой! — нежность несказанная. Целая луговина незабудок.

   — Чудо? — спросил Малах.

   — Чудо, — согласился сын. — Хозяин лес свой украшает.

   — Бог, Егорушка! Бог! Прошлым летом здесь куриная слепота росла. Я ещё корни для бани драл. Лютые корни от старости врачуют.

   — Вот ты и помолодел.

   — Забот убыло. Раньше за всех сердцем болел... За детей, за лошадей. Теперь с одним Богом разговариваю, Егорушка. Больше не с кем. Малашека, внучоночка моего милого, Енафа забрала.

Краем поляны вышли к ракитнику на озере. Сели на бережку.

По мелководью плавали полные золотого благоуханного масла кувшинки. В камышах крякала утка.

   — А это что? — не понял Егор, глядя на плывущий золотой цветок. — Господи, уж!

   — Где ужи — гадюкам делать нечего. Пригожее место.

   — Пригожее, — согласился Егор.

   — Ну а теперь — Господи, благослови! — Малах, озорно глянув на сына, съехал с пригорка по скользкой траве к озеру. Снял портки и, шлёпая по воде, отыскал в осоке верёвку, потянул, потянул, и на берег выползла плетённая из ивы верша.

   — Помогай! — сердито крикнул Малах, оборачиваясь.

Верша оказалась тяжелёхонькая. Полупудовый карп зацепился жабрами за прутья и не смог ни в вершу забраться, ни из верши выскочить.

   — Ради твоего приезда! — радовался Малах и, расщедрясь, отпустил на волю карасей.

Карпа — на прут, вершу — в озеро, и с уловом поспешили домой.

Попировали рыбкою, утоляли жажду мёдом, и только когда легли спать, Егор сказал батюшке:

   — Завтра у меня пост: сухарь на день... Я, батюшка, руку человеку отсек.

   — Господи! — испугался Малах. — Что за напасть?

   — Разбойнику. По дороге в Рыженьку наскочили. Бог спас.

Малах долго молчал.

   — Неспокойные времена грядут, — сказал он совсем уже засыпающему Егору. — Мне сон намедни был: земля Русская загорелась. Со всех сторон, разом, будто подожгли. Уж так горело, как лес горит, когда огонь верхом идёт и понизу. Господи, избави нас от смуты. Мои батюшка с матушкой, Царство им Небесное, уж такие ужасы пережили в бесцарствие... Земля без царя как церковь без креста.

13

Егор писал Духа Святого, Господа, Животворящего.

Свет писал. Пост и молитвы пошли впрок. Молиться Егор в баньку ходил, в уединение. В баньке чисто, укропом пахнет, можжевеловой ягодой. Стены тесные, потолок близко — святые молитвы не растекаются, все здесь, и на языке от истинного Слова вкус серебра.

Свет Егор писал ярый. Сей поток из-под купола по западной стене высветлил воздух в храме. Егор убрал леса, как только закончил писать Свет. Середину оставил на потом, принялся за грешников, кипящих в смоле геенны огненной, где червь не умирает и огонь не угасает.

Геенна — ущелье в Иерусалиме. В том ущелье язычники-евреи приносили в дар Молоху своих детей, в огне сжигали. Праведный царь Иосия, изничтожая идолопоклонство, превратил Геенну в отхожее место: сюда стали бросать сдохшую скотину, тела казнённых преступников. Потому и огонь поддерживали неугасимый, дабы избавить Иерусалим от заразы.