Столетняя война - [10]

То, что эти финансовые трудности ослабляли королевство, что фискальные эксперименты последних Капетингов порождали недовольство, самоочевидно. Тем не менее проявлявшееся тут и там сопротивление посягательствам королевских чиновников или их фискальным требованиям не усилилось настолько, чтобы пошатнуть здание монархии, выстроенное с терпением и осмотрительностью. Не нашлось никого, кто бы объединил недовольных, подстегнул сопротивление, попытался обуздать произвол правительства. Духовенство, несмотря на видимость самостоятельности от светской власти и на мощную централизацию монархического типа, которую демонстрировала папская курия, находилась полностью в руках короля: французские клирики выказали свою рабскую покорность, когда Филипп Красивый смело ввязался в борьбу с папством. Разумеется, они лишь неохотно платили десятину, навязываемую сувереном под разными предлогами, с согласия Святого престола или без такового; разумеется, их раздражали нескончаемые посягательства людей короля на их чрезмерные привилегии в сфере юрисдикции. Но они удовольствовались тем, что несколько раз добивались от суверена хартий, гарантирующих полное осуществление церковной юрисдикции, — хартий, на которые королевские чиновники, естественно, не обращали никакого внимания. Настолько, что в 1329 г. на ассамблее в Венсеннском замке Филипп Валуа сможет получить поддержку от своих легистов против самых изощренных знатоков канонического права во Франции, отстаивая ограничения церковной юрисдикции над людьми и вещами и возможность апеллировать к королевскому суду на суды церковные с помощью процедуры, которую вскоре назовут «как при злоупотреблении» (comme d'abus). Отныне привилегии церковного суда (for), столь долго страшившего всех, перестанут как-либо стеснять власть суверена в качестве верховного судьи.

Знать, вместе с духовенством владевшая основной массой земель королевства и остававшаяся верной хранительницей феодального духа, могла бы представлять больше опасности. Это ее интересы больнее всего задевали последние трансформации королевской власти и нововведения ее агентов. Король требовал от нее более строгого выполнения вассальных обязательств в тот самый момент, когда из-за обеднения, вызванного экономической конъюнктурой, повышать расходы ей становилось все трудней. Как и духовенство, она видела, что действия королевских судов непрерывно сужают ее судебные полномочия; запрет на частные войны, при Людовике Святом еще малоэффективный, но со времен Филиппа Красивого контролировавшийся более строго, означал для нее потерю любимого занятия. Однако она не сумела использовать удобный момент, когда со смертью Филиппа Красивого могла бы объединиться в своих действиях со всеми недовольными податными людьми. Лиги, которые к концу 1314 г. она создала в большинстве провинций, даже не помышляли, кроме как на лангедокском Юге, да и то очень недолго, о заключении союзов с большей частью городов, поддержка которых была бы для них драгоценна. За исключением Бретани, чей герцог сам взялся высказать королю свои требования, территориальные князья благоразумно сохраняли нейтралитет. В 1315 г. знать получила от молодого Людовика X[18], для каждой провинции отдельно, грамоты, подтверждающие ее старинные привилегии, которые тотчас стали мертвой буквой, едва возбуждение улеглось, исключая Нормандию, где короли еще долго будут вынуждены подтверждать Хартию. Из-за отсутствия политического духа у знатного сословия, отсутствия, которое проявлялось во Франции, возможно, сильнее, чем где-либо, и роста у знати кастового чувства, в своих мятежах оно никогда не захочет объединять сил с какими-нибудь горожанами, презирая их за низкое происхождение и завидуя их растущему богатству. А в английской палате общин, наоборот, обнаруживалось тесное сотрудничество между рыцарями графств и представителями бургов, чем отчасти объясняется различие в структурной эволюции обоих государств.

Наконец, это сопротивление, во главе которого не смогло встать ни духовенство, ни знать, не имело и органа для своего выражения. Конечно, Филиппу Красивому как раз в 1308 г., в самый разгар тамплиерского скандала, удалось созвать вместе баронов, прелатов, уполномоченных религиозных общин и городских коммун, потребовав от них поддержать его политику; некоторые историки, смело предвосхищая события, увидели в этой ассамблее первые Генеральные штаты французской монархии. Но это чрезвычайное собрание представителей нации не имело иной задачи, кроме как одобрить без обсуждения выслушанные речи. Не формулируя наказов, не обсуждая вопроса субсидий, не выражая никакой политической воли, собрание не могло претендовать на контроль над королевской властью, не подчинявшейся законам обычного права и не ведавшей никакого другого. С другой стороны, известно, что оба последних Капетинга не раз созывали местные и общие собрания баронов и нотаблей, прося то уладить вопрос наследования трона, то одобрить какие-то важные решения, а порой и выделить деньги. Ни о составе, ни о решениях этих ассамблей мы ничего не знаем. Не похоже, чтобы при Филиппе V или Карле IV