Столб словесного огня. Том 2 - [19]

Мне под конец со смехом подточили,

И грохнул я, как эллинские боги,

Как бык, которому жрецы вонзили

Кинжал, на Еговы алтарь двурогий.

23 ноября

СОЛОМИНКА

Теперь в бушующем я океане

Гонимая громадами соломинка,

Нет у меня ни цели, ни деяний

И вся вселенная моя хороминка!

Нет и следа прошедших бушеваний,

Хоть и бушую на чужих я поминках,

Хоть возношусь до солнечных сияний

Я в гриве пенистой, как атом скромненький.

Скала ли гордая, соломка ль хилая,

Как пораздумаешь, не всё ль равно!

Укоренись как хочешь в бездны милые,

Как хочешь перерой морское дно:

Безглазый червь и музы легкокрылые

Стучат в одно забитое окно!

23 ноября

ГОЛУБОЙ ЗОНТИК

Три дня уже свинцовые громады

Объемлют туч угрюмый горизонт,

Три дня уже я слышу репримады:

– Купи, голубчик, дождевой мне зонт!

И раб пошел царевшины покорный

И подобрал по тощему карману

С псевдослоновой ручкой зонтик черный

И к милому принес его тирану.

«Ха-ха! Ха-ха! Да ведь он голубой!

Посмешище какое-то, не зонт!»

– Он черный… черный… – я, дрожа губой,

Шептал в ответ с испугом. Вот афронт!

Но ты противное мне доказала,

И любящий мне дорог произвол.

«Пусть так! Вселенной помрачилась зала,

И кстати нам лазоревый символ!»

Ноябрь

ЗИМНИЙ ЭСКИЗ

Смятеннодушный, безосновный,

Но временами чародей,

Брожу я средь ученых овнов

И голосующих сельдей.

Телесный правя кавардак,

В свинцовые гляжу простыни,

Но дух мой жаждет лишь пустыни,

Пещеры жаждет он, чудак!

И если б не арестовали,

Всему бы пожелал я vale

И в новой где-нибудь Фивайде

Поминки справил бы по райде

За истиной облыжноглазой.

Но стыдно как-то, и меж разной

Блуждать я продолжаю тварью,

Что заливает киноварью

Безумья нового вертеп.

И зачастую также слеп

Сержусь я, радуюсь зачем-то,

Пока угрюмое Memento

Мне mori в траурных венках

Не перережет вдруг дорогу,

Пока не вспомню впопыхах

Заглохшего стремленья к Богу,

А вспомнив, в храм Аннунциаты

Бегу под балдахин богатый,

Где в бликах серебра и свеч

Латинской литургии речь

И ритуал евхаристии

В Судьбой придушенном витии

Рождает в творческом экстазе

Гирлянды голубых фантазий.

Затем бегу к каморке тихой,

Где за своей неразберихой

Сидит моя метафизичка,

И милое целую личко,

Грустящее по бедной маме,

Оставленной в стране, где хамы

Творят Антихристов шабаш –

И чрез края слиянных чаш

Нектар божественный сливается,

И жизнь вокруг одушевляется,

И Песнь-Дитя от слов рождается!

3 декабря

КРИК В НОЧИ

О Ты, живущий там,

Где нет щемящей яви,

Зачем моим мечтам

Горыныч, многоглавый

И кровожадный Змей,

Как у аттических камей,

Срывает нежные головки?

Зачем Афон он и Соловки

Мечтателя не пощадил,

И фимиам паникадил

Зачем словесных потерял

Спасавшую когда-то силу

И под зубами плотских рал

Сошел за родиной в могилу?

Ведь я всё тот же, непреклонный,

Тобой, Отец, одушевленный,

Ничем земным не зачумленный,

Алчбой рабов не искушенный,

Духовный, чистый атом Твой,

В познанья суете нагой!

В тобой назначенную мне

Влюбленный девственную Розу.

Так почему ж опять во мне

Плотскую слышу я угрозу?

Так почему ж мои мечты

Всё снова распинаешь Ты?

И в тихие мои Соловки

Сомненья посылаешь Змея

Свернуть эфирные головки

На синем небе Эмпирея

Задуманные, Боже, мной

За монастырскою стеной?

12 декабря

ПИСЬМО ХИЛЬЧЕ

Мы были вне себя, поверьте,

Наш златокудренный Хильчук,

Узнав, что Вы из Царства Смерти

Избавились исподних мук

И после мытарства в Пленбеже,

Et caeterà, et caeterà,

Пристали в тихом Паневеже;

Хоть он изрядная дыра,

Но всё же лучше во сто крат

Российского равенства лужи,

Где всякий каторжник-Марат

Что день затягивает туже

На шее плотскую петельку

И где лишь спрятанный в постельку

До Иосафатова Суда

Счастлив бывает иногда.

Когда мы год тому назад

Попали в буржуазный Ковно,

Он поразил голодных, словно

Всевышнего лазурный сад,

И океан в безбрежной чаше

Не мог нам показаться краше

Литвы убогой городка;

Как два спасенных голубка,

Мы зерна редкие культуры

Клевали, жадные, повсюду

И дивовались на конуры

Laisvės аллеи, как на чудо,

Как не дивуемся теперь

На флорентинские палаццо.

Но что ж, таков духовный зверь,

Привычка хуже всяких Аццо,

Тиранов старины седой,

Лишь с пролетарской лебедой

Да философией из жмых

Не примиришься; чтоб им лих!

Но год прошел – и пролетарий

Следы равенской киновари

С лица и брюха посмывал –

И мысли пламенный штурвал

Окрепшей направляет волей

Розеночек с ожившим Толей

В лазоревые небеса,

Где неувядшая краса

Веков минувших и грядущих,

Нерукотворное несущих

Бесцельным в мире пилигримам,

В неосязаемом, незримом

Нашедшим Божьи чудеса, –

И с духа упадут леса

Минутной на земле постройки,

И бытия лихие тройки

Умчатся, словно вертикаль,

В Создателя святую даль.

Привычка – подлый Совнарком

С гниющей падали душком,

Но не в Италии она

К моей душе пригвождена;

Здесь до последнего мгновенья

Я буду видеть сновиденья

И грезу вещую любить,

Здесь новую всё буду нить

Я плесть блестящих сновидений,

Пока печальноокий гений

Не загасит мою свечу, –

Здесь я за бытие плачу

Лишь звонкой Божьею монетой.

Всё сызнова берет мой дух

Вселенной голубой воздух,

Над тайной естества простертый.

Нем разум и немы реторты,

Но созерцающий аккорд

От распреуравненных морд

Освобождает нас, сестрица,

И раненная насмерть птица

Освобождается от смерти

И кличет сродных к звездоверти,

Благовествует и, не зная,

Не ведая куда, зачем,

Доликовавшися до рая,