Сто тысяч франков в награду - [76]

— В такой час? Прохожие на улице Мон-Сени?

Блазиво не успел докончить фразы: громкий свисток поверг мошенников в ужас.

— Смотрите, — прошипел он, кидая нож в самый темный угол комнаты. — Дело пахнет полицией!

— Чтобы спасти свою шкуру, эта ведьма выдала нас! — злобно проговорил Куркодем, поднимая нож. — Подожди, я сведу с тобой счеты…

— Не глупи! — прервал его Блазиво. — Полиция тут. Не будем терять время в спорах и удерем…

— Удерем? Но как? Дом окружен!

— А погреб? Куркодем, живее за дело!

Вдвоем они переставили стол, закрывавший вход в погреб. Блазиво нажал на пружину, и часть пола поднялась, открыв под собой лестницу с мокрыми и скользкими ступенями. В эту минуту в дверь раздался страшный стук, и до слуха Куркодема долетели слова:

— Откройте дверь, именем закона!

— Спасайся кто может! — крикнул Куркодем и бросился к погребу, но у самой лестницы он натолкнулся на Блазиво.

Разбойники столкнулись так сильно, что свалились с ног. Мэри-Энн, торопясь спуститься, случайно задела пружину, и тяжелая крышка опустилась на ноги Куркодема и Блазиво, уже успевших встать на первую ступень лестницы. Перепуганная Мэри-Энн отскочила назад и задела стол. Лампа, стоявшая на нем, упала, керосин вспыхнул, и комната огласилась тремя отчаянными криками мошенников.

Осада двери между тем не прекращалась. Время от времени слышался голос Кастора Паласье, ободрявший полицейских, но крепкие замки двери выдержали напор. Ко всему этому шуму и диким крикам, раздававшимся из дома, прибавился пожар. Задыхаясь от дыма, Куркодем и Блазиво тщетно пытались поднять крышку погреба. Мэри-Энн, платье которой полыхало, металась по комнате как сумасшедшая и издавала нечеловеческие вопли.

Наконец все смолкло. В эту минуту жандармам удалось выломать дверь, но они с ужасом отскочили. Остановить пожар не было никакой возможности. Паласье с горя ломал себе руки. Как! После стольких опасностей, потраченного времени его личный враг Куркодем избежал мщения! Но вдруг его размышления были прерваны взрывом. Яркий свет заставил его зажмуриться. Когда он открыл глаза, то увидел обломки рухнувшего дома, скрывшие под собой обугленные тела убийц Наны Солейль. Правосудие свершилось.

Эпилог

Вернемся в Трамбле, в замок, где произошла ужасная драма, с рассказа о которой началось наше повествование. Крестьяне снова столпились во дворе, но не было слышно ни радостных криков, ни праздничных песен. Повсюду царила тишина. В замке вместе с господином Керу были Сильвен, доктор Бонантейль и много других людей, присутствовавших когда-то на свадьбе графа. Сегодня он носил траур, и на глазах его блестели слезы. Но из-за чего? Все попытки графа найти Элен до сих пор не увенчались успехом; лучшие французские и английские сыщики потерпели неудачу. Страшно испугавшись, бедняжка, вероятно, погибла.

— Не теряйте мужества, граф, — проговорил Бонантейль. — Уповайте на Бога.

— Да, надейтесь! — сказал Сильвен. — Раз Господь уже совершил чудо, вернув вам ее однажды, он не заберет ее снова.

Но господин Керу только покачал головой: все его надежды рухнули. В это время толпа во дворе пришла в движение. Все повернулись к воротам парка, где медленно двигалась похоронная процессия; впереди шел господин Вильбруа. Американец, по-прежнему любивший Нану Солейль, получил разрешение графа Керу на то, чтобы перевезти тело Полины Савернье в Париж, а оттуда — в Америку. Тем, кто никогда не любил, такой поступок покажется странным, но найдутся и те, кто отнесется к нему с пониманием. В глубокой задумчивости господин Вильбруа возглавлял шествие, тогда как четыре человека, следовавшие за ним, несли гроб.

Господин Керу был готов выполнить просьбу американца только с одним условием: перед тем как увезти гроб, его должны были открыть в присутствии графа. Граф желал взглянуть на ту, которая так походила на его Элен. Господин Вильбруа вошел в залу. Граф Керу жестом указал на то самое место, где когда-то лежало бездыханное тело, и гроб опустили. Крышку открыли, и всем представилось лицо покойной в его мраморной неподвижности. Глубоко потрясенный, американец подошел к графу и торжественно сказал:

— Не готовы ли вы простить ее?

Граф выпрямился, его лицо исказила судорога. Взглянув на покойницу, он спокойно ответил:

— Только жертва может простить своего палача. Если бы Элен была здесь, может быть…

— Элен здесь, — раздался чей-то тоненький голосок. — Она здесь и прощает…

Дверь отворилась, и на пороге комнаты в белом платье, как в день свадьбы, возникла Элен Керу. Позади стояли Аврилетта и худощавый Кастор Паласье в сюртуке, застегнутом на все пуговицы. На его глазах сверкали слезы, которые он старался незаметно смахнуть.

— Элен? Элен жива! — вскрикнул граф, отступая назад и не веря своим глазам. — Не теряю ли я рассудок?

— Слава богу, нет, — с улыбкой произнес Бонантейль.

Доктор подошел к Элен, взял ее за руку и подвел к мужу.

— Элен, моя Элен! — воскликнул граф со слезами на глазах, прижимая ее к сердцу. — Кто мой благодетель? Кому я обязан ее спасением?

Внутренне торжествующий Паласье скромно опустил глаза, но Аврилетта воскликнула:

— Вот он!

Да, то был Паласье, державший на веревке радостно вилявшего хвостом Пакома. Один только доктор мог рассказать обо всем, что произошло, он один знал истину. Если он молчал все это время, то лишь потому, что не хотел тревожить графа, надежды которого уже не раз были обмануты.