Сто тайных чувств - [2]

Тетя Бетти также утверждала, что знает, как именно Кван появилась на свет, и эта история не столько огорчала, сколько смущала окружающих. Во время войны, говорила тетя, мой отец учился в университете в Гуйлине. На ужин он обычно покупал живых лягушек, которыми торговала с лотка молодая женщина по имени Ли Чен. Позже он женился на ней, и в 1944 году у них родилась дочь Кван, тот самый тощий младенец, которого я видела на фотографии.

И об их супружестве тете Бетти было все известно: «Твой папа был симпатичный молодой человек (для китайца, конечно). Образованный. По-английски говорил как мы с мамой. И почему он вдруг решил жениться на простой крестьянской девчонке? Потому что был вынужден это сделать, вот почему». В то время я уже понимала смысл этой фразы: «был вынужден».

Как бы то ни было, в 1948 году папина жена скончалась от болезни легких, скорее всего туберкулеза. Папа отправился в Гонконг на поиски работы, оставив Кван на попечение младшей сестры своей жены, Ли Бин-бин, которая жила в маленькой горной деревушке Чангмиань. Конечно, он посылал им деньги, как настоящий отец. Но в 1949 году в Китае к власти пришли коммунисты, и папа уже не смог вернуться за своей пятилетней дочерью. С тяжелым сердцем он уехал в Америку, чтобы начать там новую жизнь и забыть о печалях, оставшихся позади. Одиннадцать лет спустя, когда он уже был при смерти, в больнице, отца посетил призрак его первой жены. «Забери к себе свою дочь, — сказала она, — или будешь вечно страдать после смерти!» Именно в этом отец и признался маме перед смертью; так, по крайней мере, рассказывала тетя Бетти годы спустя.

Оглядываясь назад, я могу себе представить, что должна была чувствовать мама, когда узнала всю правду. Другая жена? Дочь в Китае?! Ведь мы были вполне современной американской семьей, говорили по-английски. Конечно, мы покупали китайскую стряпню, но только навынос, как и все. Мы жили в большом деревенского типа доме в Дэли-Сити. Папа работал в Правительственном бюро по статистике. Мама исправно посещала собрания ассоциации «Учителя-Родители». Она никогда не слышала, чтобы отец говорил о каких-то китайских предрассудках; они регулярно посещали церковь и покупали полис по страхованию жизни.

После его смерти мама твердила всем и каждому, что он обращался с ней как с «китайской императрицей». Убитая горем, она надавала кучу обещаний Богу на могиле отца. Если верить тете Бетти, на похоронах мама поклялась никогда больше не выходить замуж. Она поклялась также научить нас, своих детей, чтить память фамилии Йи, найти папину старшую дочь Кван и привезти ее в Штаты.

Последнее обещание она сдержала.

Моя мать всегда страдала от приступов душевной доброты. Как-то летом она принимала участие в «Спасении Йорки» (кампании по спасению бездомных собак), и весь дом тогда провонял собачьей мочой. Два Рождества подряд она носила еду в столовую для бездомных имени святого Антония; а то вдруг отправлялась на Гавайи с очередным ухажером. Она много занималась общественной работой: распространяла листовки, участвовала в сборе пожертвований, работала в группах по альтернативным методам оздоровления… Когда ее энтузиазм сходил на нет, она устремлялась на поиски чего-то нового. Я подозреваю, что она представляла себе Кван обычной студенткой по обмену, собирающейся прожить у нас не больше года, китайской Золушкой, которая в один прекрасный день станет самостоятельной и окунется в замечательную американскую действительность.

Перед самым приездом Кван она весело подбадривала нас, призывая меня и братьев принять старшую сестру в нашу семью. Томми был еще слишком мал и мог только кивать, когда мама спрашивала его: «Неужели ты не рад, что у тебя будет еще одна старшая сестра?» Кевин пожимал плечами, делая вид, что ему все равно. Только я одна прыгала от радости, подобно новобранцу ганг-хо,[2] отчасти потому, что знала: Кван будет дополнением ко мне, а не вместо меня.

И хотя я была одиноким ребенком, я скорее предпочла бы новую черепашку или, на худой конец, куклу, а не кого-то, кто стал бы претендовать на внимание моей матери и вынуждал бы меня делиться более чем скромными проявлениями ее любви. Мысленно возвращаясь в прошлое, я понимаю, что мама любила меня, но любовь ее не была абсолютной. Когда я думала о часах, проведенных ею с другими людьми, подчас совсем незнакомыми, то чувствовала, как отдаляюсь от нее, и очень от этого страдала. У нее всегда находилось свободное время для свиданий с мужчинами и обедов с так называемыми подружками. Что касается меня, то обещания сходить в кино или в бассейн легко нарушались под предлогом ее забывчивости или, еще хуже, обосновывались подленькими рассуждениями о том, что было сказано и что имелось в виду. «Терпеть не могу, когда ты дуешься, Оливия, — говорила она. — Я ведь не обещала тебе, что мы пойдем в бассейн, я сказала, что мне хотелось бы пойти». Как я смогла бы противопоставить свои желания ее намерениям?!

Я научилась не придавать ничему значения, поставить раз и навсегда крест на моих надеждах, убеждая себя, что эти надежды пусты. Таким образом я ограждала себя от еще более глубоких душевных ран. Боль была подобна той, которую испытываешь при уколе; но даже сами воспоминания заставляют меня снова ее испытывать. Как получилось, что, еще будучи ребенком, я знала, что меня недостаточно любили? Неужели каждый рождается с такой бездонной пропастью в душе?