Сто семидесятая - [3]

Слезы, редкая роскошь, позволенная Хранящим в минуты одиночества, выступили на глаза. Только в этом гнилом месте, утопающем во мраке, я могла позволить себе помнить и скорбеть, не боясь вызвать гнев обучающих и куратора.

Ратенмарцы разрушили наши города, уничтожили плодородные почвы, опустошили недра планеты и бросили погибать тех, кто чудом сумел уцелеть.

Утерев слезы, я нахмурилась.

Не знаю как, но каким-то образом им удалось узнать, что мы, жительницы Тейаны, обладали внушительным источником энергии, который сами называли «жизненные силы». Для нас это было нечто, сравнимое с силой воли и желанием жить, но в глазах ратенмарцев мы были ходячими батарейками, только и ждущими своего часа, чтобы быть использованными в угоду завоевателей.

Узнав это, они принялись отлавливать жалкие остатки женщин, девушек и даже девочек, загоняя нас в космические лаборатории для отвратительных экспериментов.

Доподлинно никто кроме самих ратенмарцев не знает, что творится там с нашими женщинами, но мама говорила, что рассчитывать на снисхождение вторженцев наивно.

Меня, как и немногих моих подруг, скрывали. Семьи тех, кто хотел выжить и не отдать своих жён и дочерей захватчикам, переместились в горные районы. Скрываться среди пиков и расщелин было в разы легче, чем на открытой местности.

Наше скромное поселение со временем разрослось до размеров небольшой деревушки, и нас, наверное, можно было назвать счастливыми, если бы однажды нас не отыскали.

Что случилось с моими родителям и друзьями, я не имею ни малейшего понятия.

Всё, что я помнила, это крики и стрельба, страх, обуявший меня при виде смертельного хищника, о котором я слушала долгими вечерами с самого детства, но ни разу не видела воочию.

Как и все, я бежала. Бежала, бежала, пока не потеряла сознание.

Скорее всего, я просто споткнулась, упала и ударилась головой — даже сейчас на голове я могла нащупать небольшое углубление. А может, меня настигли и лишили сознания, чтобы не вырывалась. Не имеет значения.

Очнулась я в небольшой белой комнате, напоминавшей обучающую. Спустя уту после возвращения сознания появилась женщина в синем. Она помогла мне сесть, напоила водой, сделала укол и, не сказав ни слова, ушла. Через несколько ут я почувствовала себя лучше, смогла вспомнить, что происходило до того, как сознание провалилось во тьму, и снова испугалась. Испугалась до ужаса.

Не знаю, сколько прошло времени, но однажды в комнате появился другой ратенмарец. Мужчина. На нем был тёмно-синий костюм, украшенный позолоченными значками.

Не знаю, что я ожидала увидеть, рисуя в воображении звероподобных ратенмарцев, но, вспоминая серую неприметную внешность темноволосого Синего, могу признать, что он плохо походил на мои красочные и жуткие образы.

Впрочем, тогда все казалось иначе.

Напуганная до полусмерти, я забилась в угол и просто глазела на лицо одного из них, чувствуя, как заполошно колотится сердце.

Ратенмарец задавал вопросы. Много вопросов, но я ничего не слышала, кроме стука собственного сердца. Он что-то записывал. В конце концов ему надоело и он поднялся, приблизился ко мне и отхлестал по щекам.

— Сколько тебе дюжин? — услышала я наконец.

Мой взгляд метался по лицу захватчика, не зная, на чем остановиться. Мне казалось, что начались пытки.

— На вид четырнадцать, — прищурился он, окидывая меня взглядом. — Четырнадцать? — резко спросил мужчина, хмурясь все больше.

От испуга я вздрогнула.

Он сделал пометку на электронной дощечке в руках и ушёл.

А дальше меня куда-то везли. Я думала, что меня волокут в одну из тех ужасных лабораторий, о которых рассказывала мама, но в итоге я оказалась здесь, на Матере.

Сначала меня долго держали в карцере, когда я впадала в истерики и пыталась сбежать. В промежутках между приступами и отсидками в карцерах со мной беседовал ратенмарец. Он пытался выглядеть добрым и понимающим, и тогда мне казалось, что он не такой как остальные, он видит, как мне плохо и больно. Он сочувствует.

Тогда я ещё плохо осознавала, что происходит.

Позже я узнала, что таких, как он, называют психокорректорами. Они рылись в чужих головах, преследуя собственные цели.

Однажды, перед очередным занятием с психокорректором, я услышала, как тот разговаривает с высокой женщиной, она иногда присутствовала при наших беседах. Я видела её всего несколько раз, и лицо её, всегда суровое и хмурое при встречах, мне сразу не понравилось.

Они говорили о том, что если в течение следующих десяти кругов я не покажу позитивной динамики, меня отвезут в лабораторию.

Новость потрясла до глубины души, и это был первый разговор с психокорректором, когда я попыталась ответить. Скупо, бедно, отдельными словами, но пыталась, помня, как безразлично звучал голос этого человека, готового отправить меня в худшее на свете место.

Через десять кругов меня трясло мелкой дрожью, когда я шла на новую или, вернее сказать, последнюю встречу с нес Паристо — так звали психокорректора. Я даже не поверила ему, когда он сказал, что меня переводят к другим девочкам. Я думала, он врёт, чтобы одурачить меня и доставить в лабораторию без лишних проблем.