Сто монет - [9]

— Теперь прямо в колхоз.

— У нас на Мургабе много колхозов, — усмехнулся таксист. — Какой-нибудь поблилсе или, может, наоборот, подальше?

— В «Хлопкороб».

— Так бы и сказали. К Тойли Мергену, значит?

— Да. И побыстрее…

— А, что-то говорят, будто Тойли Мергена вроде бы освободили. Не знаете, за что?

— Нельзя ли побыстрее?

Поняв, что с этим пассажиром разговор не получится, водитель дал газ. А когда западная граница города и переезд через железную дорогу остались позади, машина понеслась с такой скоростью, что они оказались на месте уже через пятнадцать минут вместо положенных тридцати.

— Спасибо, брат, будь здоров! — сказал Аман, расплачиваясь с таксистом. — Красиво водишь.

Из-за деревьев Аман сразу разглядел толпу возле их дома.

«Что бы это могло значить? — недоумевал он, шагая к родному порогу. — Неужели что-то случилось — отец в последнее время жаловался на сердце…»

Лица у людей были печальные. Аману даже показалось, что на глазах у колхозного кассира, коротышки Оразмамеда, блестят слёзы. Только Кособокий Гайли с беспечным видом сидел на корточках в сторонке.

Не на шутку встревоженный, Аман даже позабыл поздороваться.

— Что привело вас сюда, люди добрые? — обратился он к собравшимся.

Но никто не отозвался на его вопрос, только некоторые смущённо переглянулись.

— Дядя! Почему вы молчите? — повернулся он к Гайли. — Что тут происходит?

Кособокий Гайли нехотя поднял на племянника глаза, неторопливо выпрямился, лениво потянулся, выплюнул через левое плечо табачную жвачку из-за щеки, задумчиво растёр плевок носком сапога и только после этого заговорил:

— Ничего тут не происходит. Просто твой отец после того, как перестал быть председателем, уже не считает нужным вставать раньше других. Видно, решил отоспаться.

— Он здоров? — с опаской спросил Аман.

— Вряд ли найдёшь здесь кого-нибудь здоровее твоего отца.

Успокоенный, даже не столько словами, сколько безмятежным тоном дядюшки Гайли, Аман уже хотел было войти в дом, но в этот момент дверь отворилась и в проёме появился сам Тойли Мерген с полотенцем через плечо. Окинув быстрым взглядом собравшихся, он укоризненно покачал головой:

— В чём дело, люди? Что-то не помню, чтобы я вас приглашал. Да ещё с утра пораньше.

Тойли Мерген прекрасно понимал, что родственники и друзья собрались здесь в знак уважения к своему бывшему председателю. Но если что-нибудь действительно претило ему сейчас, так это понурые лица у его дверей и никому ненужное выражение сочувствия.

— Ну, что же вы? Воды в рот набрали, что ли? — нахмурился он.

Оразмамед вместо ответа отбросил прутик, которым что-то чертил на земле, и многозначительно кивнул Кособокому Гайли. Тот посмотрел по сторонам, убедился, что никто, кроме него; говорить не собирается, решительно надвинул на лоб шапку, будто готовясь сделать важное сообщение.

— Ну, чего ты разворчался, — вопреки торжественным приготовлениям, совсем запросто обратился он к Тойли. — Твои благодарные родственники, твои друзья-приятели пришли тебя проведать, а ты…

— С утра приходят проведать больных. А я, слава богу, здоров. Вряд ли найдёшь здесь кого-нибудь здоровее меня, — вернул Тойли Мерген шурину его фразу, которую, по-видимому, услышал из-за двери. — А у вас лица такие, будто вы даже и не к хворому пришли, а прямо на поминки… Своих, что ли, забот не осталось?

Гайли молча пожал плечами, как-то бестолково улыбнулся и первым зашагал прочь. За ним потянулись и остальные. А Тойли Мерген молча пропустил в дверь Амана и сам скрылся в доме. И всё же до его слуха донеслась кем-то пущенная ему вслед обиженная реплика: «Как тот козёл — сам не знает, чего хочет, совсем заморочил нам голову…».

Однако в то утро гордому Тойли Мергену не суждено было так быстро обрести покой. Проводив сына в большую комнату, где обычно принимали гостей, он с подозрением покосился на дверь в кухню, откуда доносились приглушённые голоса. Тойли не по летам стремительным шагом подошёл к этой двери и резко отворил её.

Здесь его поджидало другое сборище. Оказывается, пока мужчины толпились на улице возле дома, их жёны незаметно проникли внутрь и заполнили всю просторную кухню Акнабат.

Первой в глаза Тойли Мергену бросилась его старшая дочь. Увидав отца, она быстро вытекла слёзы и бросилась к нему с полным женской скорби возгласом: «Папочка!».

Решительным жестом остановив дочь на полпути, Тойли Мерген обрушил весь свой гнев на жену:

— Акнабат! Сейчас же проводи гостей! Совсем меня опозорить хотите…

К сыну он вернулся сам не свой. Сочувствие женщин возмутило его до такой степени, что он уже не находил слов.

— Ну, пришли и ладно, — пытался утихомирить его Аман. — Ты же, папа, как говорится, уже: выплес-нул на мужчин всю солёную воду. Вот, и хватит. И вообще, великодушие всегда лучше гнева.

Но Тойли Мерген всё ещё дрожал от негодования.

— Ты подумай только, за кого они меня считают! — кипятился он. — Что я, падишах, сброшенный с трона? Или, может быть, мне теперь грозит голодная смерть?

— Ну, что ты, папа, — уговаривал его Аман. — Как-никак — родственники. Будь уверен, они прекрасно знают, что ты не пропадёшь, даже если окажешься между двумя жерновами. Просто у них свои представления о человечности. И не надо понапрасну сердиться.