Сто монет - [6]

— Шасолтан хоть и молодая, а поумнее тысячи таких мужчин, как ты, — вмешалась Акнабат, убирая со стола.

— Слыхал! — улыбнулся Тойли Мерген, кивнув в сторону жены.

— Вы как хотите, а моё дело маленькое, — устранился от спора Гайли. Он решительно встал, нахлобучил на лоб свою островерхую шапку и шагнул к выходу. Но в дверях обернулся и с недоброй усмешкой произнёс: — Если тебе, дорогой Тойли, станет скучно дома сидеть, приходи, поможешь мне собирать с приусадебного участка капусту и морковь…

Только после его ухода Тойли Мерген почувствовал, как он устал. В голове звенело, словно в огромном глиняном сосуде, даже скулы ныли от напряжения. Он молча курил, не в силах встать с места.

Акнабат перемыла и убрала посуду, потом присела на корточки возле мужа и, с печалью глядя куда-то в пространство, смущённо спросила:

— Как теперь будешь жить, Тойли, после всего этого шума? Захотят ли подыскать для тебя достойную работу?

Тойли Мерген решительно раздавил в пепельнице только что начатую сигарету и поднялся.

— Там видно будет, мать. А пока надо лечь да выспаться.

Близких и дальних родственников Тойли Мергену хватало, но в доме у него было малолюдно. Обе его дочери после замужества жили отдельно — у них уже были свои семьи. Сын Аман пока ещё не женился, но стал убеждённым горожанином. В прошлом году он окончил сельскохозяйственный институт и вернулся в родной колхоз инженером-механизатором. Однако проработал здесь недолго. После пяти лет учёбы в Ашхабаде его неудержимо тянуло в город. В конце концов он уехал из колхоза и поступил на работу в автопарк, обслуживающий Каракумский канал.

Тойли Мергену эта затея не понравилась, но перечить сыну он не стал. Как ни старалась Акнабат удержать Амана в родительском доме, сколько ни убеждала мужа вмешаться, Тойли остался верен себе.

— Будет ли тебе хорошо, — говорил он жене, — если ты сама причинишь боль единственному сыну? Пусть идёт туда, куда влечёт его душа. Слава богу, мы пока не нуждаемся в его помощи. Пусть живёт, где хочет, был бы только здоров и высоко держал голову.

А когда выяснилось, что горсовет предоставит Аману квартиру не скоро, Тойли Мерген купил ему в городе дом с участком.

Весть об экстренном собрании в родном колхозе, где решается вопрос об его отце, дошла до Амана в тот же день. Дурные вести вообще обладают той особенностью, что распространяются мгновенно, едва ли не быстрее, чем по радио. Так и тут получилось.

Аман бросился к телефону.

— Мама, что там у нас? Что это про отца болтают?

Узнав голос сына, Акнабат, которая и без того не находила себе места с той минуты, как началось собрание, даже всхлипнула.

— Пока, сынок, ещё всё неясно.

— Мама, ты плачешь?

— Нет, сынок.

— Мама, возьми себя в руки. Не подобает тебе так расстраиваться.

— Ай, сынок, какой бы женщина ни была, она всё-таки женщина.

— Мама, ты не только женщина, ты — жена Тойли Мергена. Не забывай об этом.

— Постараюсь, сынок.

— Я вечером ещё позвоню.

— Позвони, сынок…

Но Аман не выдержал до вечера. Он позвонил, как только кончился рабочий день.

— Папа ещё не вернулся с собрания?

— Кет, пока не пришёл.

— А что всё-таки слышно? Что отец говорит?

— Ты что, сынок, не знаешь своего отца? Ничего он не говорит.

— Ну, а какое у него настроение?

— Откуда же мне знать. Придёт, попьёт чаю, поест и снова уйдёт.

— А ты бы спросила.

— Ай, сынок, спрашивай, не спрашивай — и без того всё выяснится.

— Когда?

— Ведь не месяц же собранию тянуться. Не сегодня-завтра кончат.

— Да, это верно. Только ты, мама, зря не мучай себя. А я попозже позвоню…

В полночь трубку снял уже сам Тойли Мерген.

— Салам, папа!

— А, это ты, Аман! Ну, как дела, как настроение?

— Ничего, папа. А как у тебя?

— Ай, и у нас не так чтобы совсем скверно.

— Собрание кончилось?

— В своё время и ему конец придёт.

— А как ты думаешь, что решат?

— Пока трудно сказать.

— И не чувствуешь, к чему дело клонится?

— Вроде бы и чувствую, да всё ещё смутно.

— Что же это будет!.. Я как узнал, хотел сразу выехать.

— А ты здесь зачем?

— Ну, всё-таки, папа…

— Занимайся своими делами, Аман. И не звони то и дело — только зря мать тревожишь. Понял?

— Понял, папа.

— Ну, если понял, спокойной тебе ночи.

Но в ту ночь сон не шёл к Аману. Да и на работе он ходил сам не свой.

О том, что отца сняли, Аман узнал лишь на четвёртый день, когда поутру вышел из дому и сразу наскочил на живущего по соседству пенсионера Тархана Гайипа. Толстяк Гайип словно караулил его. Он вдруг возник откуда-то сбоку, решительно преградил Аману путь и долго шевелил своими пухлыми губами, прежде чем приступить к столь радующему его разговору.

— Как поживаешь, сынок? — с удовольствием поглаживая себя по животу и ехидно ухмыляясь, спросил он наконец.

— Спасибо, папаша, всё в порядке, — как можно суше ответил Аман, сразу смекнув, о чём пойдёт речь, и давая понять собеседнику, что ему некогда.

— А об отце ты уже знаешь? — остановил его сосед, предостерегающе подняв коротенький указательный палец.

— Что я должен о нём знать?

— Ну и времена! — покачал толстяк голой, как дно деревянной миски, головой. — Сын ничего не знает об отце…

— Простите меня, папаша…

— Не торопись, успеешь! Твой отец когда-то был мне закадычным другом… Так вот, как говорится, с коня сбросили. Что, не понял? Ну, согнали с трона, одним словом. Не председатель он уже…