Сто монет - [15]

Шрифт
Интервал

— Будешь ходить от двери к двери да принюхиваться, откуда вкусными харчами пахнет, и тебя тёща полюбит, — усмехнулась Акнабат.

— Я, сестра, не из тех, кто под чужими дверями рыщет, — гордо заявил Гайли.

— Ты что, шуток не понимаешь! — успокоил гостя Тойли Мерген. — Уж сестре ли не ведать повадок брага… Приступай, пока не остыло…

— Вах! Знал бы я, что у вас такое угощение, и впрямь не стал бы дома обедать, а то ведь некуда больше, — делал вид, что, отказывается, Кособокий.

— Ничего, для лакомого кусочка всегда место найдётся, — угощал Тойли-ага.

— Это ты верно подметил! — дал уговорить себя Кособокий Гайли и из двух кур ухватил ту, что покрупнее, мигом определив её в свою тарелку.

Однако к еде он не приступил, а как-то нервно облизнулся и уставился на белеющий в углу холодильник. Акнабат достала пол-литра и поставила на стол две рюмки.

— А ведь правда, ты меня лучше всех понимаешь, сестрёнка, — признал Кособокий Гайли и, предвкушая удовольствие, даже потёр руки. Потом он почему-то хитро прищурился и мигом откупорил бутылку. — Ты, Акнабат, всегда была ко мне чуткой. И хоть языком иной раз поносишь, а сердцем ведь любишь. Надеюсь, ты тоже выпьешь? — обратился он к хозяину.

— Налей, пожалуй.

— Ишь ты! — изобразил радостное удивление Гайли. — Если бить тебя почаще, как я погляжу, ты со временем человеком станешь. — Они оба выпили, после чего шурин снова дал волю своему любопытству: — А ведь ты так и не ответил мне — успешно ли съездил?

— И всё-то ему знать надо! — проворчала Акнабат. — Пока всё вокруг не разнюхает — и спать не ляжет…

— Зря утруждаешь себя, сестрёнка, — благодушно заговорил Гайли. — Я, можно сказать, до седых волос дожил, а ты всё норовишь меня переделать. И потом, разве это так скверно — всем интересоваться?

— Ну, если тебе уж так интересно, — Тойли стал директором ителье… Не понимаешь? Ителье! Мастерской!

— Вах! Так бы и сказала — ателье! А я-то соображаю — при чём здесь Италия?.. Вот что значит женская неграмотность… — И, словно между делом, опрокинув вторую рюмку, он уставился на хозяина. — Она что — разыгрывает меня?

— Акнабат правду сказала, — не поднимая головы, подтвердил Тойли Мерген.

— Ты — директор ателье?

— Ну, чего ты переспрашиваешь? Разве нет такой должности?

— Есть, конечно. Только мне кажется, что она не по тебе. Клянусь богом, Тойли! И чего ты так торопишься? Отдохнул бы немного, а там видно будет… Подумать только — директор ателье!..

И вдруг Кособокий Гайли расхохотался, да так, что едва не выронил из рук курицу, которую с таким удовольствием обгладывал.

— А ну, прекрати! — прикрикнул на него Тойли Мерген и, не сказав больше ни слова, вышел в другую комнату.


Теперь Тойли Мерген каждое утро уезжал на машине в город. Он тяготился своей новой работой, но тщательно избегал разговоров об этом с кем бы то ни было, даже с сыном, чьи сетования пресёк весьма решительно:

— Что у тебя, Аман, других забот нету? Занимайся своими делами!

По правде сказать, он даже не считал свои новые обязанности работой. Всеми делами в ателье заправляла его заместительница Анна Константиновна Сергеева — жена второго секретаря райкома, много лет проработавшая в швейной промышленности. Ему оставалось только подписывать составленные ею бумаги и денежные документы. С заказчиками он совершенно не сталкивался.

Так прошло три дня. На четвёртое утро, едва он остановился возле ателье и вышел из машины, к нему метнулась какая-то незнакомая полная женщина. Волосы у неё растрепались, лицо было покрыто жирным слоем крема.

— Вы директор ателье? — преграждая ему путь, хрипло осведомилась она.

— Пока ещё я, — с неприязнью оглядывая незнакомку, ответил Тойли Мерген.

— Мне надо с вами поговорить.

— Пожалуйста ко мне в кабинет, — пропустил он её вперёд.

Но, оказывается, директор понадобился не только этой толстухе. У дверей кабинета толпились другие представительницы женского пола. Когда они увидели, что толстуха норовит проникнуть к директору, как бы покровительствуемая им, в толпе возник ропот. Молодая миловидная женщина, стоявшая непосредственно у двери, преградила ей дорогу.

— Станьте, пожалуйста, в очередь! — вежливо, но непреклонно сказала она.

— А я, милочка, не из тех бездельниц, что целые дни гоняются за дефицитными товарами, чтобы мне ещё в очереди стоять.

Но тут возмутились и другие. Тойли Мерген, мигом оценив обстановку, почёл за благо не вмешиваться в назревавший скандал и, проскользнув к себе в кабинет, в ужасе опустился на стул. Он только успел заметить, что на помощь миловидной пришла самая крупная из посетительниц. Даром, что пожилая, она с лёгкостью оттеснила толстуху в сторону, а потом дверь захлопнулась и оттуда доносились лишь отдельные возгласы.

Немного спустя возня снаружи стала затихать, потом дверь отворилась, и в кабинет вошла та миловидная женщина, что стояла первой.

— Право, мне стыдно вас беспокоить, Тойли-ага, но… — нерешительно начала она.

— Говорите, я слушаю вас, — поднял на неё глаза Тойли Мерген, с удивлением вдруг обнаружив, что откуда-то знает эту приятную женщину. — Постойте-ка, а ведь я вас где-то видел, — добавил он, силясь вспомнить где. — Чья вы жена? — осведомился он без обиняков.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.