Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - [32]

Настало время обеда, и двадцать рабочих набиваются в бытовку на краю стройки. Строители, здоровенные мужики, достают свои бутерброды размером с кирпич, чтобы после еды закурить и начать читать Mirror, The Sun или Sporting Life, попивая чай из термосов и отпуская грубые шутки. В бытовке дым коромыслом из побитой железной урны, использующейся как пепельница. Я новенький, поэтому тихо сижу в углу. Хочется есть, и замерзшими пальцами я снимаю крышку с контейнера Tupperware и тут же в ужасе закрываю. Моя любимая мама наделала мне маленьких бутербродов с огурцом, которые наверняка пришлись бы к месту в доме викария, пригласившего на чай нескольких прихожан, но не в этом дантовском инферно. Такие бутерброды – все равно что появиться в бытовке с розовой татуировкой и жемчужными серьгами.

«Чё такое?» – спрашивает меня один из строителей.

«Чё-то не голоден», – отвечаю я весьма неубедительным тоном.

С тех пор я сам собираю себе обед.

Проходит несколько недель. Вместе с парнем приблизительно моего возраста я рою канаву в беспросветной глине. Холодно, мерзко, спина болит, и кожа на ладонях пошла волдырями. Когда прораб куда-то отошел, мы начинаем говорить об образовании. Он ушел из обычной школы в возрасте пятнадцати лет. Когда юноша не работает на стройке, то сидит на пособии.

«Моя жизнь – гребаный спектакль, – говорит он и плюет на ладони. – А твоя?»

У меня нет желания рассказывать ему всю историю своей жизни, но он был откровенен, и я должен ответить той же монетой.

«Я семь лет учился в средней классической школе…» Своим тоном я хочу показать, что это была тоска зеленая, что, в общем-то, недалеко от истины. Впрочем, у него другое мнение.

«Так какого хера ты здесь делаешь?» – спрашивает он.

«В смысле? – переспрашиваю я. – Я что, свою норму не тяну?»

«Я не об этом, – отвечает он. – Ты нормально пашешь, просто тебе совершенно не обязательно быть здесь. Ты можешь найти работу поинтереснее».

Я не спорю и продолжаю копать канаву в бесплодной глиняной земле. Спустя несколько дней меня переводят на самосвал, но погода портится, и многих из нас, включая меня, увольняют за два дня до Рождества. Ну и пусть.

По субботам я обычно хожу на танцы в огромный, выкрашенный белой краской клуб Plaza, расположенный у побережья. Именно здесь за двадцать лет до этого повстречались мои родители. Читатель может подумать, что я должен обходить стороной это место, но все совсем не так. Я прихожу сюда не для того, чтобы знакомиться с девушками, а ради выступлений музыкальных групп. За вечер обычно выступает три местных группы, которые играют абсолютно отбитый винегрет из психоделики, соул-классики Motown и длиннющие 12-тактовые блюзы с самыми бездарными из возможных барабанными соло… За вечер я приглашаю пару девушек на танец, просто для разнообразия. Но чаще всего общение с ними – это просто потеря времени. Я приглашаю, они односложно соглашаются и чаще всего игнорируют меня на протяжении всей песни. Смотря в потолок, сердито косятся на старающихся подавить смех подружек, проверяют, лежат ли на месте их сумки. В общем, смотрят куда угодно, но только не на меня. Меня это расстраивает, я им совершенно безразличен.

Когда все мои попытки идут прахом, в качестве запасного варианта всегда есть простенькие девушки. Их обычно игнорируют, выбирая более красивых, и они часто очень рады приглашению на танец. С ними гораздо веселее, потому что, в отличие от своих красавиц-подруг, этих занятых собой девственниц, танцующих вокруг своей лежащей на полу сумки, у простеньких девушек есть характер.

Той зимой я часто общаюсь с красивой девушкой по имени Мэйвис. У нее хорошее чувство юмора и любопытный взгляд на мир, который никак не связан с ее косметичкой и зеркальцем. Мэйвис умеет открывать бутылку пива зубами. Понятное дело, я влюбился. Мы проводим вместе несколько блаженных недель, потом она уезжает к сестре в Лондон, мы несколько месяцев переписываемся, потом наша связь прерывается.

Моей первой настоящей девушкой была Дебора Андерсон. Мы познакомились с ней на дабл-дейте – двойном свидании двух пар, на которое я пришел с приятелем по Молодым христианам Джоном Мэджином. Я положил глаз на ее подружку, которая весь вечер сморкалась в мокрый платок. Джону в тот вечер удача тоже не улыбнулась. Спустя неделю мы снова встретились в пабе, и получилось так, что в моих объятиях оказалась Дебора, а Джон поплелся домой в одиночестве.

Дебора – настоящая красавица, высокая и застенчивая. Она немного сутулится, потому что стесняется своего роста. У нее длинные худые ноги, темные волосы и голливудская улыбка. Несмотря на странное начало наших отношений, мы без ума друг от друга с первой минуты. Всем, кто видит нас вместе, становится очевидно, что мы влюблены. Мы исследуем тела друг друга и, как дети, в темноте обещаем, что всегда будем вместе, подкрепляя эти слова безмолвными движениями губ и рук в попытке поймать и удержать будущее. Мы заключили молчаливый контракт о том, что идем на сексуальный риск, а после лелеяли нашу страсть, купаясь в ощущении опасности, новизны и желания. Наша невинность была как воспоминание о рае, потеря невинности произошла у меня достаточно поздно, отчего все это ощущалось более остро. Моя мама, неисправимый романтик, видит в нас с Деборой ту идеализированную картину любви, о которой мечтала, но которой не получила. Она обнимает ее, как дочь, надеясь, что нас с ней ждет счастливое будущее. Возвращение к себе из дома Деборы вдохновит меня много лет спустя на написание песни со словами о том, что любовь – это ощущение потери чувства земного притяжения.