Стихотворения - [9]

Мы воплощаем эти думы, разорваны мечтами

И страшными заклятиями неудач

И страхом, что и пораженья и мечты — одно.

И весь народ —поэт, слагающий в стихах

Чудаковатые раздумья о судьбе.

Перевод Яна Пробштейна

ГОРА, ПОРОСШАЯ КОШКАМИ

Море кишит косяками рыб, из одного

Семени разрастается чаща; полустанки

В России, на которых та же самая статуя Сталина

Приветствует того же пассажира; древнее древо

В средоточье своих конусов, ослепительный лёт

Красных факсимиле среди родственных древ;

Белы дома деревенек, черны причастники —

Перечень слишком обширен.

Вместо того взгляни на ущербную личность —

Отщепенец, лишенный воли,

Бесплоден, как воображенье в стремленье

Запечатлеть вообораженье или

Чудо войны в стремленье породить чудо мира.

Глаз Фрейда был микроскопом потенции.

По счастью, серый призрак его может теперь

Лицезреть духов всех бесплодных покойников,

Лишившихся плоти и осознавших,

Что на деле были они не теми, кем были.

Перевод Яна Пробштейна

ЖЕНЩИНА ПОЁТ ПЕСНЮ СОЛДАТУ, ВЕРНУВШЕМУСЯ ДОМОЙ

Убивает рана, которая не кровоточит.

Нет у нее ни няни, ни родни обогреться,

Ни родных обогреть.

Тот человек умирает, который не падает.

Он на ходу умирает. Ничего не выживет кроме

Того, что было

Под белыми облаками грудой на груде

Нагромождено, как забвенье,

В сонном воздухе.

Облака над деревней, над городом,

Им поведает путник

О ране своей,

Не сказав ни словечка людям,

Разве что встретит случайно

Кого-нибудь по дороге,

Часть местности боле,

Чем знакомый, с которым

Он бы мог поболтать о погоде —

Выговориться, ничего не теряя,

Просто за околицу выйти,

Туда в тишину.

Перевод Яна Пробштейна

ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК БЕСФОРМЕН

Веками жил он в нищете.

Бог был его покров и кров.

Затем от поколенья к поколенью

Он креп в свободе и достатке.

Он жизнь за жизнью жил в надежде,

Что в следующей будет лучше.

И жизнь пришла —сон крепок, сочен плод,

Но Лазарь предал его в руки тех, кто

Убив его, над телом надругались,

И в перьях вываляли труп. В могилу бросив

Для обогрева скисшее вино,

Для чтенья книгу без страниц, над ним

Кусок доски прибили с надписью кривой:

Хороший человек бесформен, словно знали.

Перевод Яна Пробштейна

СПЯЩИЙ СТАРИК

Два мира спят, уснули, почивают.

Как бы торжественно, глухое чувство ими овладело.

Земля и ты — все мысли, чувства, вера

Твои сомненья — частности сюжета;

И краснота твоих каштанов рыжеватых,

Течение реки — сонливое теченье реки Р.

Перевод Яна Пробштейна

СТАРОМУ ФИЛОСОФУ В РИМЕ

На пороге рая фигуры на улице

Превращаются в райские, величаво движенье

Людей, уменьшающихся на бескрайних пространствах,

Поющих всё тише и тише,

Невразумительное прощенье и конец –

Преддверье – Рим, и Рим другой вдали – помилосердней,

Они подобны друг другу в сознанье,

Как будто в достоинстве человека

Две параллели сливаются в перспективе,

Где человек равен и дюйму и миле.

Как легко на ветру превращаются в крылья знамёна …

Вещи, темнеющие на горизонте восприятья,

Становятся спутниками фортуны, однако

Фортуны духа, невидимой глазу,

Вне сферы зренья и всё-таки рядом.

Цель человека — величье духовного усилья

Край известного рядом с неизведанным краем.

Лопотанье мальчишки-разносчика газет

Превращается в бормотанье кого-то другого.

Запах лекарства – стойкое благоуханье…

Кровать, книги, стул, снующие няни,

Свеча, которая ускользает от взгляда, все это

Источники счастья в обличье Рима,

Формы внутри древних кругов очертаний,

Сокрытых тенью формы.

В сумятице на книгах и кровати, и в знаменье

На стуле, в движенье прозрачных монахинь,

В пламени свечи, который отрывается от фитиля,

Чтобы с парящим совершенством слиться,

Освободиться от огня и стать лишь частью

Того, чей символ — пламя того, что небо доступно.

Как сам с собой, с подушкой говори.

Оратором, но внятным будь

И не велеречивым – о, в полузабытьи

От жалости, что памятником комнате сей стала,

Чтобы в огромности сей озаренной мы

Почувствовали подлинную малость, чтобы каждый

Из нас узрел себя в тебе, услышал голос свой

В твоём, учитель, мастер, полный состраданья,

В небытия частицы погружёный.

В глубинах бодрствованья дремлешь ты,

На крае стула иль в тепле постели,

Ты жив, но проживаешь в двух мирах,

В одном покаялся, в другом же нераскаян,

Величия нетерпеливо страждешь,

Столь нужного в твоём страданье,

Но лишь в страданье ты его находишь,

Лишь в откровенье гибели, глубинной

Поэзии умерших или нищих,

Как бы в последней капле тёмной крови,

Из сердца капающей на виду,

Что может крови быть равна имперской

Для гражданина неба, но и Рима.

Речь нищеты взывает к нам, из всех

Древнейшая. Трагический финал.

И ты, который говорит безмолвно,

Возвышен слог возвышенных вещей,

Неуязвимый человек среди

Тупых начальников и голого величья

В аркадах птичьих, в ливне витражей.

Вплывают звуки. В памяти – строенья.

Не затихает город никогда,

Да ты и сам того не хочешь, это

Часть жизни комнаты твоей кровать

В архитектуру куполов вписалась.

И хор колоколов созвучным звоном

Святые выкликает имена,

Противясь, чтобы милость была тайной

Безмолвия, где одинокость чувств

Откроет больше, чем их гулкий шепот.

Вид полного величия в конце:

Все зримое в размерах вырастает,

Но остается всё ж кроватью, стулом,

Монашками снующими, театром

Пронзительным и комнатой твоей.

Строенье абсолютного величья,