Стихотворения - [7]

Она ищет причин, она ищет возвышенных

Рандеву.

Она тренькает что-то на ржавых струнах своих,

Выжимая из кочерыжки лета благовоннейший

Эликсир.

С твоих огненных крыл слетает древняя песнь,

Песнь огромности и беспредельности пронизывает

Прохладную ночь.

Перевод Григория Кружкова

СПОКОЙНО БЫЛО В ДОМЕ, ТИХО В МИРЕ

Спокойно было в доме, тихо в мире.

Читатель обратился в книгу. Ночь

Была одушевленной жизнью книги.

Спокойно было в доме, тихо в мире.

Слова звучали словно не из книги,

А из самой ожившей тишины,

Пока читатель вслушивался в них,

С усердьем наклоняясь над страницей.

Ночь летняя была оправой правды.

Дом замер, чтобы мысли не нарушить.

Стоявшая над домом тишина,

Как страж, хранила цельность этой мысли.

И правды не было другой — лишь эта

Мир обнимающая тишина,

Ночь летняя, и книга, и читатель,

Склоняющийся за полночь над книгой.

Перевод Григория Кружкова

СОВА В САРКОФАГЕ

I

Три тени скользят меж мертвых: высокий сон,

Своей высокостью утешающий их, высокий мир,

На чьих плечах покоятся небеса, —

Два брата, — и третья тень, что во тьме

Прощается шепотом, обращаясь к тем,

Которые не могут сами сказать «прощай».

Три эти тени зримы пытливым очам,

Которые не могут закрыться и в темноте.

Этот шепот слышен ушам, потому что слух

Повторяет безмолвно звуки прощальных фраз.

Эти тени — не символы непроницаемых тайн

И не косные глыбы мрака. Они скользят

В той прозрачной ночи, которой не нужен свет,

В той стихии, что тяжести времени лишена

И весь мир собой обнимает, как мысль — мечту.

Этот сон не только брат, но также отец,

Этот мир иначе еще называют покой;

А та, что во тьме меж сном и небытием

Как птица ночная, вскрикивает: храни,

Храни ту память, что я оставляю тебе,

Храни и прощай, — есть великая матерь земли,

Матерь живущих и матерь мертвых. Темна

Дума об этой троице темных теней,

Ибо они, как желанья смертных, темны.

II

И день пришел — тот день, когда человек,

Живущий средь мнимых, мысленных величин,

Внезапно узрел их в серенькой дымке дня

Ярчайшим чудом, которое есть и грядет, —

Задумывая исход из шаткости дней

В незыблемое и вечное, что грядет,

В то даже не время, а место, или, скорей,

Подобье места, столь сходного с нашей землей,

Что это сходство в нем разбередило струну

Какой-то узывной, нестерпимой тоски:

Какого-то сретения в ярко-желтых лучах —

Ожившей памяти свет в ослепших очах.

III

И он увидел на высотах сна

Клубящиеся складки белизны,

Как груды пышных взвихренных одежд

Иль гряды гор, плывущие сквозь дым

Ночей и дней, пронизанные вкось

(И там всего сильней, где волны их

Сходя на нет, сливались в ровный фон)

Сиреневым свечением глубин,

Что обнимало эту массу тел

И, обнимая, придавало смысл

Морщинам, складкам их и завиткам,

Подобным следу ветра на воде,

Когда промчится ветер. Этот сон

Был белизною высшего ума,

Сияньем, раскаляющим сильней,

Чем солнце, окольцованный зрачок…

Он глубоко вдохнул и ощутил

Покой родного, сбывшегося сна.

IV

Как всадник на арабском жеребце,

Резной и цельный, как кленовый лист,

В мерцающих доспехах мишуры,

Мир-утешитель перед ним стоял,

Горя и не сгорая в пламенах

Брильянтовых блуждающих огней.

И это был Мир-В-Смерти, это был

Брат сна, нечеловеческий покой,

С девизом Абсолюта на груди,

С каменьем колдовским на раменах,

Один из чистых духов пустоты,

В мерцающем сияние дивных риз:

Веками вышивала их мечта,

Их нити золотые, их стежки,

Сомнений вечно вьющийся узор,

И алфавит цветочный — чтобы гадать,

Какая в судный час нас ждет судьба,

И мотылек — о счастье вспоминать.

Украшен кровью наших смертных грез —

Предсмертных грез — и зеленью надежд,

И завязями гибельных геройств,

Мир перед ним стоял, как монумент

Конца — несокрушимый, роковой,

Который жизнь воздвигла, чтобы нас

Хранить в стране циклопов под землей,

Как спящего хранит свеча, как страж

Хранит покой и славу короля.

V

Но та, что говорит во тьме «прощай»,

Прощаясь сама с собой и уже не льстясь

На титулы розы и символы божества,

Стояла пред ним почти незрима во тьме,

По-прежнему вожделенна тем, что она

Могла или обещала людям открыть, —

Так бег открывает бегущему горизонт,

И так поворот дороги нам говорит

О том, что было и чего больше нет.

Не видом она манила, а тем, что внутри

Таила — таинственным знаньем своим,

На что ее облик только мог намекать

Печалью, светившейся в глубине ее глаз,

И отблеском тайны, что брезжила в ней

На рубеже беспамятства и темноты.

О выдох последний, о долгожданный рывок

За грань, последнее разрешенье и стыд

Блаженный — слова ее тихие и тишина.

VI

Это — одетая в миф современная смерть,

Чудища гробовые в смягченных тонах,

Страшные и жалостные чудеса —

Те, что копились жизнью из рода в род,

Образы смерти, очищенные в веках

И нам завещанные памятью родовой,

Чада желанья и воли, она же вольна

Выбрать и смерть, они — порожденья ума,

Буйного, как заросший, запущенный сад.

Это — ребенок, который поет, чтоб уснуть,

Ум, окруженный драконами собственных грез,

Среди которых жить ему и умирать.

Перевод Григория Кружкова

СВЯТОЙ ИОАНН И ПОЯСНИЦА

Поясница

Ужаснейшая в мире сила — разум,

Поскольку он воюет сам с собой,

Как правило; а мы зависим, отче,

От милости его.

Святой Иоанн

Мир — не мираж.

Он — сущее.

Поясница

Что ж сущее? — Игрушка!

Святой Иоанн

Нет, не игрушка. Ахнуть не успеешь,