Стихотворения - [6]

1979 Киев

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ТРИПТИХ

Наталье Лесниченко

1

Этому граду никто не подымет век.

Улица взведена — только не побеги!

В городе мёртвых — живому держать ответ.

Слышишь — по лестничной клетке —

их сапоги?

В этом забвении — век не расти траве,

В этом молчании — только кричать во сне!

Наше дыхание — здешней зимы трофей,

И на губах у прохожих не тает снег.

2

Итак,

Купанье Чёрного коня

На Чёрной речке.

Всплеск диагонали!

И офицеры встали у воды.

Итак — снега над белыми полями

И вкус свободы тает на губах.

Наш ход — из клетки в клетку.

Нет, не плачь.

Пусть не тебе — корона королевы.

Не плачь, не снись.

Моё каре смертельно.

Как просто подстрелить мою планиду:

Не росчерком — движением руки — одним.

Не надо.

Не смотри туда.

Не в первый раз над белыми полями

Такой декабрь —

Смешенье пуль и крыльев.

Зачем нам знать,

Когда река чернеет?

3

Матерь Божья, почему темно?

Хочешь, я зелёную лампаду

Затеплю?

А впрочем, нет, не надо.

Ты глядишь, как девочка, в окно:

Чьи шаги звучат по Петрограду?

И тебе ещё не всё равно.

1979 Ленинград

«Ах, как холодно в нашей долине...»

Ах, как холодно в нашей долине —

Здешним ангелам снега не жаль.

Злые ящерки пляшут в камине

И не греет зелёная шаль.

Ты не в духе, ты пишешь и правишь —

В чёрных брызгах рукав и тетрадь —

И в досаде касаешься клавиш.

Я уйду, я не буду мешать.

Присмотреть за домашней работой

Со старушечьей связкой ключей,

Для тебя переписывать ноты

Да срезать огонёк на свече.

В нашей церкви, добротной и грубой,

Ни лампад, ни лукавых мадонн.

Неподвижны органные трубы

И безгрешен суровый канон.

Да четыре стихии впридачу,

Да засаленный мудрый колпак...

Я не плачу, мой милый, не плачу!

Ты пиши, это я просто так.

Ну, пускай не веронское лето,

И не чёрного кружева вздох —

Напиши для меня канцонетту.

Мой любимый, одну канцонетту!

За одну не обидится Бог.

1979 Киев

«А мы — фортель хохочущей природы...»

А мы — фортель хохочущей природы,

Кому дожить до зрелости — позор,

Кому морщин внимательный узор

Умножит стыд за прожитые годы —

О, как мы жаждем чести и клинка!

Нам не дано.

Отъяты до рожденья

Не только звуки слов, но их значенье

И совершенье их — и только немота!

И только боль.

Да будет коротка.

1979 Киев

БАЛЛАДА О СТЕНКЕ

Да воздастся нам высшей мерой!

Пели вместе —

Поставят врозь,

Однократные кавалеры

Орденов — через грудь насквозь!

Это быстро.

Уже в прицеле

Белый рот и разлом бровей.

Да воздастся!

И нет постели

Вертикальнее и белей.

Из кошмаров ночного крика

Выступаешь наперерез,

О, моё причисленье к лику,

Не допевшему

До небес!

Подошли.

И на кладке выжженной,

Где лопатки вжимать дотла,

С двух последних шагов я вижу —

Отпечатаны

Два крыла.

1979 Киев

«Семидесятые — тоска!..»

Семидесятые — тоска!

Семидесятые — позора

Как наглотались!

И доска —

последняя —

Меня от сора

Не оградит

тех стыдных лет.

Они возьмут своё — без лишку!

Кому подсунут партбилет,

Кому — прописку и сберкнижку,

Кому — психушку,

а кому —

Любовь, рождённую в неволе.

Некормленый в твоём дому

Младенец, выброшенный в поле,

Утихнет к вечеру:

Ни плач,

Ни хрип...

Всё тихо. Это годы

Семидесятые — палач!

Семидесятые — погоды

Не ждущие: ни у морей

(К морям нельзя),

ни у ограды...

Пускай бы кончиться скорей

Годам, которые, как гады,

Как змии, мудры —

в каждый дом,

И между каждых двух — ненастьем!

Душа, рождённая рабом!

Младенец, вышиблен из яслей

За не-благонаме-ренность!

Бросай семидесятым — кость

От кости,

Оставляя плоть,

В восьмидесятые (Господь,

Храни!) —

почти что невесом —

Иди!

Уже не страшный сон:

Иди!

Как колется трава...

Иди!

Закопанного рва

Не зацепи босой ступнёй:

А ну как встанет?

Простынёй —

Накроет?

Что там — впереди?

Не спрашивай!

Живой — иди!

1979 Киев

ПИСЬМО В 21-Й ГОД

Николаю Гумилёву

Оставь по эту сторону земли

Посмертный суд и приговор неправый.

Тебя стократ корнями оплели

Жестокой родины забывчивые травы.

Из той земли, которой больше нет,

Которая с одной собой боролась,

Из омута российских смут и бед —

Я различаю твой спокойный голос.

Мне время — полночь — чётко бьёт в висок.

Да, конквистадор! Да, упрямый зодчий!

В твоей России больше нету строк —

Но есть язык свинцовых многоточий.

Тебе ль не знать?

Так научи меня

В отчаяньи последней баррикады,

Когда уже хрипят:

— Огня, огня! —

Понять, простить — но не принять пощады!

И пусть обрядно кружится трава —

Она привыкла, ей труда немного.

Но, может, мне тогда придут слова,

С которыми я стану перед Богом.

1979 Киев

«Кого уж тут спасать проплаканным теплом...»

Кого уж тут спасать проплаканным теплом,

Когда звезда — полынь,

Когда вода — стекло,

И час печали мой, исполненный очей, —

Уже со мной, в ногах, как пёс ничей, —

И пальцы в шерсть.

И я не прогоню.

Не доползти к издохшему огню!

Не воротить бегущие круги,

Не целовать пергаментной руки,

Которой небо свёрнуто в рулон,

Чтобы уже ни оком, ни крылом —

Ни-ни!

Но мы

Ещё, мой бедный пёс,

Всего один — последнейший — допрос

Продержимся!

Дыханье сбережём

И полыхнём последним мятежом —

Непредусмотренным!

За гранью топора!

Ну что ж.

Пошли, зверюга.

Нам пора.

1979 Киев

«И вот я лечу по ступеням...»

И вот я лечу по ступеням

Почти кувырком, как во сне.

А день до безумья весенний,

И двор с простынями — весенний,

И сор под ногами — весенний!

И нет никакого спасенья

От буйного беса во мне.

О, как мне немедленно нужно

Туда, где всего голубей:

У крана расплёскивать лужи,