Стихотворения - [9]

И мелькнуло такое значенье,

Как себя страховала крестом,

Будто разом просила прощенья

У всего, что пошло под винтом.

А под крыльями — пыльное буйство.

Травы сами пригнуться спешат.

И внезапно — просторно и пусто.

Только кровь напирает в ушах.

Напрягает старуха вниманье,

Как праматерь, глядит из окна.

Затерялись в дыму и тумане

Те, кого народила она.

И хотела ль того, не хотела —

Их дела перед ней на виду.

И подвержено все без раздела

Одобренью ее и суду.

22 марта 1966

«Эскалатор уносит из ночи…»

Эскалатор уносит из ночи

В бесконечность подземного дня.

Может, так нам с тобою короче,

Может, здесь нам видней от огня…

Загрохочет, сверкая и воя,

Поезд в узком гранитном стволе,

И тогда, отраженные, двое

Встанем в черно-зеркальном стекле.

Чуть касаясь друг друга плечами,

Средь людей мы свои — не свои,

И слышней и понятней в молчанье

Нарастающий звон колеи.

Загорайся, внезапная полночь!

В душном шорохе шин и подошв

Ты своих лабиринтов не помнишь

И надолго двоих разведешь.

Так легко — по подземному кругу,

Да иные круги впереди.

Фонарем освещенную руку

Подняла на прощанье: «Иди…»

Не кляни разлучающей ночи,

Но расслышь вековечное в ней:

Только так на земле нам короче,

Только так нам на свете видней.

28 марта 1966

«Лес расступится — и дрогнет…»

Лес расступится — и дрогнет,

Поезд — тенью на откосах,

Длинно вытянутый грохот

На сверкающих колесах.

Раскатившаяся тяжесть,

Мерный стук на стыках стали,

Но, от грохота качаясь,

Птицы песен не прервали.

Прокатилось, утихая,

И над пропастью оврага

Только вкрадчивость глухая

Человеческого шага.

Корни выползли ужами,

Каждый вытянут и жилист,

И звериными ушами

Листья все насторожились.

В заколдованную небыль

Птица канула немая,

И ногой примятый стебель

Страх тихонько поднимает.

1966

«Зеленый трепет всполошенных ивок…»

Зеленый трепет всполошенных ивок,

И в небе — разветвление огня,

И молодого голоса отрывок,

Потерянно окликнувший меня.

И я среди пылинок неприбитых

Почувствовал и жгуче увидал

И твой смятенно вытесненный выдох,

И губ кричащих жалобный овал.

Да, этот крик — отчаянье и ласка,

И страшно мне, что ты зовешь любя,

А в памяти твой облик — словно маска,

Как бы с умершей снятая с тебя.

1966

«Небеса опускались мрачней…»

Ночь. Аэропорт.

Небеса опускались мрачней,

Я искал три сигнальных огня.

Ты скажи, сколько дней и ночей

Ожиданью учила меня?

И свершилось: мы знаем свой час,

Знаем, что нам отныне дано,

И не скрыть от взыскующих глаз,

Что доступнее счастья оно.

И когда три сигнальных огня

Вспыхнут в небе — былому в ответ,

Все из дали зовешь ты меня —

Та, которой в тебе уже нет.

1966

«Уже огромный подан самолет…»

Уже огромный подан самолет,

Уже округло вырезанной дверцей

Воздушный поглощается народ

И неизбежная, как рифма «сердце», —

Встает тревога и глядит, глядит

Стеклом иллюминатора глухого

В мои глаза — и тот, кто там закрыт,

Уже как будто не вернется снова.

Но выдали — еще минута есть —

Оттуда, как из мира из иного,

Рука — последний непонятный жест,

А губы — обеззвученное слово.

Тебя на хищно выгнутом крыле

Сейчас поднимет этой легкой силой,—

Так что ж понять я должен на земле,

Глядящий одиноко и бескрыло?

Что нам — лететь? Что душам суждена

Пространства неизмеренная бездна,

Что превращает в точку нас она,

Которая мелькнула и исчезла?

Пусть — так. Но там, где будешь ты сейчас,

Я жду тебя, — в надмирном постоянстве

Лечу, — и что соединяет нас,

Уже не затеряется в пространстве.

1966

«И все как будто кончено…»

И все как будто кончено — прощай.

А ты — клубись, непролитая туча,

Но мой ни в чем не виноватый край

Осенней думою не угнетай,

Непамятливых памятью не мучай,

А помнящим хоть час забвенья дай.

И только сердцу вечно быть виновным

Во всем, что так мучительно давно в нем

И все же чисто, словно в первый час:

Вошла — и руки белые сложила,

И тонко веки темные смежила,

И безысходно в сердце улеглась.

Теперь иди, куда захочешь в мире…

А для меня он ни тесней, ни шире, —

Земля кругом и мерзлая жива,

И вижу я под неподвижной тучей,

Как зеленеет смело и колюче

Нежданная предзимняя трава.

1966

«Тянулись к тучам…»

Тянулись к тучам, ждали с высоты

Пустым полям обещанного снега,

В котором есть подобье доброты

И тихой радости. Но вдруг с разбега

Ударило по веткам молодым,

Как по рукам, протянутым в бессилье,

Как будто неположенного им

Они у неба темного просили.

И утром я к деревьям поспешил:

Стволов дугообразные изгибы,

Расщепы несогнувшихся вершин,

Просвеченные ледяные глыбы,

Висячей тяжестью гнетущие мой лес,

Увидел я… И все предстало здесь

Побоищем огромным и печальным,

И полоса поникнувших берез,

С которой сам я в этом мире рос,

Мне шествием казалась погребальным.

Когда ж весною белоствольный строй

Листвою брызнул весело и щедро,

Дыханье запыхавшегося ветра

Прошло двойным звучаньем надо мной.

Живое лепетало о живом,

Надломленное стоном отвечало,

Лишь сердце о своем пережитом

Искало слов и трепетно молчало.

1966

«Я тебя молю не о покое…»

Я тебя молю не о покое.

Ты иным зовешь меня сюда:

Надо мной бессмертье голубое —

Купола твои, Шах-и-Заинда.

Я пришел не скорбным и не нищим,

Но в священной каменной пыли

Мы смятенным духом вечно ищем,

Словно здесь родное погребли.

О искусство, возврати потери,

Обожги узором древних стен,

Чтобы мог я в мире соизмерить,

Что ушло и что дано взамен.