Стихотворения. Поэмы - [40]

Перевези меня на ту сторону,

Сторону — домой…

Отжитое — пережито,

А с кого какой же спрос?

Да уже неподалеку

И последний перевоз.

Перевозчик-водогребщик,

Старичок седой,

Перевези меня на ту сторону

Сторону — домой…

1965

«Изведав жар такой работы…»

Изведав жар такой работы,

Когда часы быстрей минут,

Когда забудешь, где ты, что ты,

И кто, и как тебя зовут;

Когда весь мир как будто внове

И дорога до смерти жизнь,—

От сладких слез, что наготове,

По крайней мере, удержись.

Года обязывают строже,

О прежних вспышках не жалей.

Не штука быть себя моложе,

Труднее быть себя зрелей.

1965

«Как неприютно этим соснам в парке…»

Как неприютно этим соснам в парке,

Что здесь расчерчен, в их родных местах,

Там-сям, вразброс, лесные перестарки,

Стоят они — ни дома, ни в гостях.

Прогонистые, выросшие в чаще,

Стоят они, наружу голизной,

Под зимней стужей и жарой палящей

Защиты лишены своей лесной.

Как стертые метелки, их верхушки

Редеют в небе над стволом нагим.

Иные похилились друг ко дружке,

И вновь уже не выпрямиться им…

Еще они, былую вспомнив пору,

Под ветром вдруг застонут, заскрипят,

Торжественную песнь родного бора

Затянут вразнобой и невпопад.

И оборвут, постанывая тихо,

Как пьяные, мыча без голосов…

Но чуток сон сердечников и психов

За окнами больничных корпусов.

1965

«Как глубоко ни вбиты сваи…»

Как глубоко ни вбиты сваи,

Как ни силен в воде бетон,

Вода бессонная, живая

Не успокоится на том.

Века пройдут — не примирится,—

Ей не по нраву взаперти.

Чуть отвернись — как исхитрится

И прососет себе пути.

Под греблей, сталью проплетенной,

Прорвется — прахом все труды —

И без огня и без воды

Оставит город миллионный.

Вот почему из часа в час

Там не дозор, а пост подводный,

И страша спит поочередно,

А служба не смыкает глаз.

1965

«Чернил давнишних блеклый цвет…»

Чернил давнишних блеклый цвет,

И разный почерк разных лет

И даже дней — то строгий, четкий,

То вроде сбивчивой походки —

Ребяческих волнений след,

Усталости иль недосуга

И просто лени и тоски.

То — вдруг — и не твоей руки

Нажимы, хвостики, крючки,

А твоего былого друга —

Поводыря начальных дней…

То мельче строчки, то крупней,

Но отступ слева все заметней

И спуск поспешный вправо, вниз,

Совсем на нет в конце страниц —

Строки не разобрать последней.

Да есть ли толк и разбирать,

Листая старую тетрадь

С тем безысходным напряженьем,

С каким мы в зеркале хотим

Сродниться как-то со своим

Непоправимым отраженьем?..

1965

«Ночью все раны больнее болят…»

Ночью все раны больнее болят,—

Так уж оно полагается, что ли,

Чтобы другим не услышать, солдат,

Как ты в ночи подвываешь от боли.

Словно за тысячи верст от тебя

Все эти спящие добрые люди

Взапуски, всяк по-другому храпя,

Гимны поют табаку и простуде,—

Тот на свистульке, а тот на трубе.

Утром забудется слово упрека:

Не виноваты они, что тебе

Было так больно и так одиноко…

1965

«День прошел, и в неполном покое…»

День прошел, и в неполном покое

Стихнул город, вдыхая сквозь сон

Запах свежей натоптанной хвои —

Запах праздников и похорон.

Сумрак полночи мартовской серый.

Что за ним — за рассветной чертой

Просто день или целая эра

Заступает уже на постой.

1966

«Как после мартовских метелей…»

Как после мартовских метелей,

Свежи, прозрачны и легки,

В апреле —

Вдруг порозовели

По-вербному березняки.

Весенним заморозком чутким

Подсушен и взбодрен лесок.

Еще одни, другие сутки,

И под корой проснется сок.

И зимний пень березовый

Зальется пеной розовой.

1966

«Такою отмечен я долей бедовой…»

Такою отмечен я долей бедовой:

Была уже мать на последней неделе,

Сгребала сенцо на опушке еловой,—

Минута пришла — далеко до постели.

И та закрепилась за мною отметка,

Я с детства подробности эти усвоил,

Как с поля меня доставляла соседка

С налипшей на мне прошлогоднею хвоей.

И не были эти в обиду мне слухи,

Что я из-под елки, и всякие толки,—

Зато, как тогда утверждали старухи,

Таких, из-под елки,

Не трогают волки.

Увы, без вниманья к породе особой,

Что хвойные те означали иголки,

С великой охотой,

С отменною злобой

Едят меня всякие серые волки,

Едят, но недаром же я из-под ели:

Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.

1966

«И жаворонок, сверлящий небо…»

…И жаворонок, сверлящий небо

В трепещущей голубизне,

Себе и миру на потребу

Оповещает о весне.

Все как тогда. И колокольня

Вдали обозначает даль,

Окрест лежащую раздольно,

И только нету сумки школьной,

Да мне сапог почти не жаль —

Не то что — прежних, береженых,

Уже чиненных не впервой

Моих заветных сапожонок,

Водой губимых снеговой.

1966

«Погубленных березок вялый лист…»

Погубленных березок вялый лист,

Еще сырой, еще живой и клейкий,

Как сено из-под дождика, душист.

И духов день. Собрание в ячейке,

А в церкви служба. Первый гармонист

У школы восседает на скамейке,

С ним рядом я, суровый атеист

И член бюро. Но миру не раскрытый —

В душе поет под музыку секрет,

Что скоро мне семнадцать полных лет

И я, помимо прочего, поэт,—

Какой хочу, такой и знаменитый.

1966

«Июль — макушка лета…»

Июль — макушка лета,—

Напомнила газета,

Но прежде всех газет —

Дневного убыль света;

Но прежде малой этой,

Скрытнейшей из примет, —

Ку-ку, ку-ку — макушка —

Отстукала кукушка

Прощальный свой привет.

А с липового цвета,

Считай, что песня спета,

Считай, пол-лета нет,—

Июль — макушка лета.

1966

«Просыпаюсь по-летнему…»