Стихотворения. Поэмы - [35]

И дела — до беды.

И полудела, и причуд,

И суеты сует,

Едва шабаш,—

Кто — в загс,

Кто — в суд,

Кто — в баню,

Кто — в буфет…

Бегут домой, спешат в кино,

На танцы — пыль толочь.

И пьют по праздникам вино,

И в будний день не прочь.

И на работе — что ни шаг,

И кто бы ни ступил —

Заводят множество бумаг,

Без них им свет не мил.

Свой навык принятый храня

И опыт привозной,

На заседаньях по три дня

Сидят в глуши лесной.

И буквы крупные любя,

Как будто для ребят,

Плакаты сами для себя

На соснах громоздят.

Чуть что — аврал: «Внедрить! Поднять

И подвести итог!»

И все досрочно, — не понять:

Зачем не точно в срок?..

А то о пользе овощей

Вещают ввысоке

И славят тысячи вещей,

Которых нет в тайге…

Я правду всю насчет людей

С тобой затем делю,

Что я до боли их, чертей,

Какие есть, люблю.

Все так. И тот мышиный труд —

Не бросок он для глаз.

Но приглядись, а нет ли тут

Подвоха про запас?

Долбят, сверлят — за шагом шаг —

В морозы и жары.

И под Иркутском точно так

Все было до поры.

И там до срока все вокруг

Казалось — не всерьез.

И под Берлином — все не вдруг,

Все исподволь велось…

Ты проглядел уже, старик,

Когда из-за горы

Они пробили бечевник

К воротам Ангары.

Да что! Куда там бечевник! —

Таежной целиной

Тысячеверстный — напрямик —

Проложен путь иной.

И тем путем в недавний срок,

Наполнив провода,

Иркутской ГЭС ангарский ток

Уже потек сюда.

Теперь ты понял, как хитры,

Тебе не по нутру,

Что люди против Ангары

Послали Ангару.

И та близка уже пора,

Когда все разом — в бой.

И — что Берлин,

Что Ангара,

Что дьявол им любой!

Бетон, и сталь, и тяжкий бут

Ворота сузят вдруг…

Нет, он недаром длился, труд

Людских голов и рук.

Недаром ветер тот подул.

Как хочешь, друг седой,

Но близок день, и ты, Падун,

Умолкнешь под водой…

Ты скажешь: так тому и быть;

Зато удел красив:

Чтоб одного меня побить —

Такая бездна сил

Сюда пришла со всех сторон;

Не весь ли материк?

Выходит, знали, что силен,

Робели?.. Ах, старик,

Твою гордыню до поры

Я, сколько мог, щадил:

Не для тебя, не для игры,—

Для дела — фронт и тыл.

И как бы ни была река

Крута — о том не спор,—

Но со всего материка

Трубить зачем же сбор!

А до тебя, не будь нужды,

Так люди и теперь

Твоей касаться бороды

Не стали бы, поверь.

Ты присмирел, хоть песнь свою

Трубишь в свой древний рог.

Но в звуках я распознаю,

Что ты сказать бы мог.

Ты мог бы молвить: хороши!

Все на одни весы:

Для дела все. А для души?

А просто для красы?

Так — нет?.. Однако не спеши

Свой выносить упрек:

И для красы и для души

Пойдет нам дело впрок…

В природе шагу не ступить,

Чтоб тотчас, так ли, сяк,

Ей чем-нибудь не заплатить

За этот самый шаг…

И мы у этих берегов

Пройдем не без утрат.

За эту стройку для веков

Тобой заплатим, брат.

Твоею пенной сединой,

Величьем диких гор.

И в дар Сибири свой — иной

Откроем вдаль простор.

Морская ширь — ни дать ни взять

Раздвинет берега,

Байкалу-батюшке под стать,

Чья дочь — сама река.

Он добр и щедр к родне своей

И вовсе не беда,

Что, может, будет потеплей

В тех берегах вода.

Теплей вода,

Светлей места,—

Вот так, взамен твоей,

Придет иная красота,—

И не поспоришь с ней…

Но кисть и хитрый аппарат

Тебя, твой лик, твой цвет

Схватить в натуре норовят,

Запечатлеть навек.

Придет иная красота

На эти берега.

Но, видно, людям та и та

Нужна и дорога.

Затем и я из слов простых

И откровенных дум

Слагаю мой прощальный стих

Тебе, старик Падун.

1958

О сущем

Мне славы тлен — без интереса

И власти мелочная страсть.

Но мне от утреннего леса

Нужна моя на свете часть;

От уходящей в детство стежки

В бору пахучей конопли;

От той березовой сережки,

Что майский дождь прибьет в пыли;

От моря, моющего с пеной

Каменья теплых берегов;

От песни той, что юность пела

В свой век — особый из веков;

И от беды и от победы —

Любой людской — нужна мне часть,

Чтоб видеть все и все изведать,

Всему не издали учась…

И не таю еще признанья:

Мне нужно, дорого до слез

В итоге — твердое сознанье,

Что честно я тянул мой воз.

1957–1958

Собратьям по перу

В деле своем без излишней тревоги

Мы затвердили с давнишней поры

То, что горшки обжигают не боги,

Ну, а не боги, так — дуй до горы.

Только по той продвигаясь дороге,

Нам бы вдобавок усвоить пора:

Верно, горшки обжигают не боги,

Но обжигают их — мастера!

1958

«Вся суть в одном-единственном завете…»

Вся суть в одном-единственном завете:

То, что скажу, до времени тая,

Я это знаю лучше всех на свете —

Живых и мертвых, — знаю только я.

Сказать то слово никому другому

Я никогда бы ни за что не мог

Передоверить. Даже Льву Толстому —

Нельзя. Не скажет — пусть себе он бог.

А я лишь смертный. За свое в ответе,

Я об одном при жизни хлопочу:

О том, что знаю лучше всех на свете,

Сказать хочу. И так, как я хочу.

1958

Московское утро

Москва по утрам

обновляется чудно:

Еще не шумна,

не пыльна, малолюдна;

Подернута дымкой

в разводах белесых,

Где дождь по асфальту

прошел на колесах;

Насыщена запахом

булочных ранних,

Где белый — как сдоба,

и черный — как пряник;

Остужена тенью

своих корпусов;

Озвучена боем

кремлевских часов.

И весь этот мир,

этот утренний город,

Мне нынче особенно

близок и дорог.

Надев мои новые

брюки в полоску,

К газетному я

направляюсь киоску.

Газету мне почта

доставит и на дом,

Но мне ее видеть

на улице надо,

В случайном составе

того коллектива,

Где очередь я

занимаю учтиво.

И скукой томиться

там нету причины: