Стихотворения. Поэмы - [26]

И он, наверно, не один…

И вздох орудий недалекий,

И гул шоссейного моста,

II тот же стон большой дороги,

II те же самые места:

Низины, дробные сосенки,

Где, отмечая срок войны,

Трехлетней давности воронки

Меж новых, нынешних, видны.

II жженой жести тот же запах,

И пепелищ угарный дым.

Но только — мы идем на запад.

Мы наступаем. Мы громим.

Мы бьем его, что день, то пуще,

Что час, то злей и веселей,

В хвосты колонн его бегущих

Врываясь вдруг броней своей.

Ему ни отдыху, ни сроку,

Беги, куда бежать — гляди:

На пятки жмем, всыпаем сбоку,

И — стой! — встречаем впереди.

Идет, вершится суд суровый.

Священна месть, и казнь права.

И дважды, трижды в день громово

Войскам салюты шлет Москва.

II отзвук славы заслуженной

Гудит на тыщи верст вокруг.

И только плачут наши жены

От счастья так же, как от мук.

И только будто зов несмелый

Таят печальные поля,

И только будто постарела,

Как в горе мать, сама земля,

И рост, и доброе цветенье

Всего, что водится на ней,

Как будто строже и смиренней

И сердцу русскому больней.

Вот дождик вкрадчиво прокрапал.

Как тонок грустный дух сенца!..

Войска идут вперед на запад.

Вперед на запад. До конца!..

1944

В литовской усадьбе

Зернистый туман августовский

На утре погожего дня

Под стогом в усадьбе литовской

Заставил проснуться меня.

Холодной росою капустной

Он тек по соломе сухой.

И было так тихо и грустно,

Как будто войны никакой.

На самые малые сроки

Зашла она в это жилье,

Уже далеко по дороге

Катились колеса ее…

Я сел на подножке машины,

Курю, а пернатый юнец

Поет фистулой петушиной

Четвертому лету конец,

Поет он под крышей поветки,

И, сонно-угрюмый с лица,

В шляпенке и ветхой жилетке

Мужик соступает с крыльца,

Подошвой гремя деревянной,

Хозяин. Мужик — как мужик.

И слышать занятно и странно

Его «иностранный» язык…

1944

Возмездие

1

Мы сотни верст и тыщи верст земли,

Родной земли, завещанной отцами,

Топча ее, в страде войны прошли

С оглохшими от горечи сердцами.

Из боя в бой мы шли, из боя в бой,

И, отступая в страшный час разлуки,

Мы не могли, солдаты, взять с собой

Всех тех, что к нам протягивали руки.

Мы покидали милые поля,

Где провожал нас каждый колос хлеба

И каждый кустик сизый ковыля.

Да, то была родимая земля,

Хотя над ней чужое было небо,

Хотя над ней медовый вянул цвет,—

Так смертной гарью от дорог разило,

Хотя по ней прокладывала след

Чужих колес и гусениц резина.

Мы шли от рубежа до рубежа

Родной земли, прощаясь молча с нею,

Та боль тогда еще была свежа,

Но с каждым днем, как рана от ножа,

Она горела глубже и сильнее.

И все места, где немец проходил,

Куда вступал бедой неотвратимой,

Рядами вражьих и своих могил

Мы отмечали на земле родимой…

От стен Москвы в морозной жесткой мгле,

Живые мертвых на ходу сменяя,

Его мы гоном гнали по земле,

Но то земля была своя, родная,

У Сталинграда вещей битвы жар

Простерся в вечность заревом кровавым,

И, чуя гибель, враг от нас бежал,

Гонимый вспять оружьем нашим правым.

То был залог, порука из порук,

Что мы его угомоним навеки,

Но Дон, Донец, но старый Днепр и Буг —

Еще родные наши были реки.

В степи, в горах мы смерть ему несли

И в море опрокидывали с суши.

Но скорбь войной потоптанной земли,

Родной земли томила наши души.

Нам, только нам, горька она была,

Ее сынам, печаль земли родимой,

Земли, что столько горя приняла,

Чьи муки, может, невознаградимы…

Вперед, вперед бессонно шли войска,

Ее войска — вперед, презрев усталость…

И не одна нерусская река

Уже за нами позади осталась.

И гром гремел у старых стен Кремля

Во имя славы нашей запредельной,

Но то была не та еще земля,

Не та, с которой счет у нас отдельный.

В тяжелый воз нуждою впряжены,

Его везли мы в гору, не плошая.

Четвертый год! Четвертый год войны!..

И вот земля — та самая, чужая…

Вот крыша дома в виде корабля,

Вот садика притихшие верхушки,

Осенние смиренные поля.

Но то она — немецкая земля,

Чьи под Москвой месили землю пушки.

И ветер дышит жаркою золой, —

То час настал для исполненья гнева.

И низко виснет над чужой землей

Ревущее грозою наше небо.

Четвертый год! Четвертый год войны

Нам локти мажет желтой прусской глиной,

И тысячи стволов наведены

Указками дороги до Берлина.

И в этот грозный предреченный час,

У этих сел, фольварков и предместий,

О мести не расспрашивайте нас,

Спросите так: верны ль мы нашей чести?

Ее завет и краток и суров,

И с нами здесь никто не будет в споре:

Да, смерть — за смерть! Да, кровь — за кровь!

За горе — горе!..

2

Хрустит чужое под ногой

Стекло и черепица.

Вдали за нами край родной,

Земли родной граница.

Да, мы иных, чем ты, кровей,

Иных знамен солдаты,

И мы сегодня по твоей

Земле идем с расплатой.

Как занялся огнем твой дом,

Ты увидал впервые,

А нам тот запах так знаком,

И дым тот очи выел.

Прошло, сменилось три травы

Вдоль той дороги долгой:

От Верхней Волги, от Москвы,

Да что! — от Нижней Волги.

И память — боль, — на том стоим, —

Она не убавлялась,

Она от мертвых к нам, живым,

В пути передавалась.

И тот, кто нынче приведен

В твои края войною,

Двойною ношей нагружен,

А может быть, тройною.

И мы не с тем сюда пришли,

Чтоб здесь селиться хатой.

Не надо нам твоей земли,

Твоей страны проклятой.

Нас привела сюда нужда,

Неволя — не охота.

Нам только надо навсегда

Свести с тобою счеты.

И мы тревожим чуждый кров

Священной мести ради.

И суд наш праведный суров,