Стихотворения. Поэмы - [109]

Как жаль народ мне этот бедный!

Всегда я за него боролся,

Теперь с удвоенною силой

Бороться буду за него!»

Спустился вечер. Ночь настала…

Последняя… К утру был должен

Уйти Сильвестр. В тени аллеи

Он встал. Темно окошко замка,

Откуда девушка глядела.

Она к окошку не подходит,

Исчез цветок его желаний,

Но юноша не отрываясь

Глядит. Он превратился в призрак…

Нет — в каменное изваянье!

В печаль и в лунное сиянье

Укутано его лицо.

Вдруг чувствует прикосновенье.

Он этого прикосновенья

Сначала даже не заметил…

Рассеянно он обернулся,

Увидел ту, кого искал!

«Я вашу милость ждал, — сказал он. —

Я вашу милость ждал, надеясь,

Что вы покажетесь в окошке

И перед вечным расставаньем

Я молчаливое прощанье

Пошлю глазами… Так я думал.

Но все ж судьба ко мне добрей!

И не глазами, а устами

Могу я с вами говорить,

И руку милую могу я

Сейчас пожать!

Господь с тобою, дорогое,

Единственное в этом мире

Родное существо! Решилась

Меня ты другом называть,

И мне позволила ты другом

Себя назвать! Воспоминаний

Нет у меня. И в бедном сердце,

Как будто в нищенской лачуге,

Останешься ты, как икона,

Перед которой на коленях

Стоять я буду по ночам!

Но если бы хранил я в сердце

Сокровища ценнейших в мире,

Блистательных воспоминаний,

Я выбросил бы их оттуда,

Оставив лишь тебя одну!

Господь с тобой! Коль обо мне ты

Хорошие получишь вести,

Твоей заслугой это будет.

Хорошим стану и большим,

Чтоб ты испытывала радость

И не могла бы пожалеть,

Что приняла меня однажды

В свои друзья…

Господь с тобой!

Прощай, о ангел мой хранитель!»

И юноша во тьму рванулся.

Но девушка не отпустила

Его руки. И, запинаясь,

Сказала так:

«Господь с тобою!

Иди, мой друг! Господь с тобою!

Иди! Ты — самый благородный!

О, если б мне уйти с тобой!

Пошла бы с радостью великой!

Что ж! Не увидимся мы больше?

О ясная звезда, навеки

Ты падаешь с моих небес!

Ведь я люблю тебя. И, значит,

Я все должна сказать сегодня.

Должна сказать! Таить не надо,

А то душа моя извергнет

Всю скорбь, как пламенную лаву

Везувий извергает с громом!

Люблю! Но мне не быть твоей,

И вот, клянусь тебе я богом,

Что если я твоей не буду,

То не достанусь и другому!

Возьми… Вот перстень обручальный,

Пусть сломится алмаз вот этот,

А все ж тебе не изменю!»

И рай на юношу свалился

Со всем своим блаженством райским:

И юноша упал пред нею,

Ее колени целовал.

…Он в путь пустился утром рано,

Он шел и все глядел на перстень

И снова, снова убеждался.

Что все это не сон безумный,

А явь.

Сильвестр пошел в столицу —

А почему, и сам не знал он, —

Но шел туда, где крал, где клянчил,

Где был у барича слугой.

В предместье

Нанял он мансарду.

Не знал еще он, чем займется…

Вдруг слышит: в дверь к нему стучатся,

И входит дама под вуалью.

Вуаль откинула и молча

Остановилась на пороге.

И бросился Сильвестр навстречу —

Узнал Сильвестр свою подругу.

Сказала девушка ему:

«Поехала я за тобою,

Но коль тебе я буду в тягость,

Скажи — и я уйду отсюда!

Не бойся, милый, не обижусь,

А только сяду на пороге

И так сидеть у двери буду

До той поры, покуда сердце

В груди не перестанет биться!

Я дома не могла остаться,

Шла всюду за тобою следом

И вот теперь дошла сюда…

Скажи, что сделаешь со мной?»

Она ему на грудь склонилась,

И вместе плакали они.

«Меня ты не прогонишь, значит? —

Спросила девушка. — Оставишь

Делить с тобою все, что будет, —

Все радости и все печали?

Вот так с тобой я буду вместе

Переносить нужду и горе,

И если я взропщу однажды —

Не верь, что я тебя люблю!»

14

Как муж с женой они остались.

Соединил их не священник —

Любовь и бог соединили.

Они не повторили клятву

Быть верными друг другу. Клятва

Там, в глубине их душ, осталась,

Где оставаться и должна

Нетронутой, неизреченной

И чистой, как звезда, которой

Дыханье даже не коснулось…

Дни счастья шли, и шли недели.

И мир не ведал,

Что было с ними.

Они не знали,

Что было в мире

И существует ли он даже.

Но, наконец, заговорила

Душа Сильвестра и сурово

Спросила: «Не пора ль проснуться?

Не для себя, а для других ты

Живешь на свете. Неужели

Забыл ты о своем призванье?

Вставай же и берись за дело!»

А вместе с тем еще суровей

Сказал забот домашних голос:

«Берись за дело, а иначе

Придется голодать обоим,

А вскоре и троим, пожалуй!»

И за перо тогда он взялся,

И написал достойно, вольно

Все, что душа ему сказала,

И труд к редактору понес.

И тот прочел и так ответил:

«Вы, сударь, человек великий,

Но и безумец вы великий!

Величье ваше в том, что славный

Вы написали труд! Наверно —

Руссо не написал бы лучше!

Но вы безумец потому, что

Воображаете, что это

Вы ухитритесь напечатать.

Вы не слыхали

О цензуре?

Поймите, что это такое!

Я, сударь мой, сравню цензуру

С такой чертовской молотилкой,

В которую снопы бросаем,

Чтоб вымолачивала правду

Она, как зерна, и пустую

Солому только возвращала

Для жвачки публике почтенной.

Неправда? Испытайте сами!

За зернышко малейшей правды,

Оставшееся в той соломе,

Согласен проглотить я пулю!

И если нет у вас желанья

Попасть в такую молотилку,

То сейте, сударь, не пшеницу,

А хмель и прочие дурманы!

Все это можете подать вы

Хоть целиком. Скажу я больше —

За это наградят вас щедро!»

Домой пришел он оглушенный,

Как будто головой о стенку

Он стукнулся… Решил он: ладно!

Напишет мягко он, смиренно…

Так гладко, что рука цензуры

Скользнет по бархатным страницам.

Но только, книгу переделав,