Так проходили дни за днями.
Просил и голодал ребенок.
Заботилась карга исправно,
Чтоб он не разжирел, бедняжка.
Просил и голодал — лишь это
Он знал и ничего иного.
Он видел: сверстники играют,
И думал: «Как бы славно было
Играть вот так, с другими вместе!»
И созревал печальный разум,
И ясно понимал ребенок,
Что он — несчастен!
Уже два года
Он попрошайничал вот этак,
Уж больше и не приходилось
Слезу подделывать слюною —
Глаза слезой блистали сами!
И лишь один был друг, который
Всегда глядел тепло и с лаской
На мальчугана.
Любовь у них была взаимной,
И с этим другом он делился
И тем, что получал от ведьмы,
И тем, что подавали люди.
Была собака
Этим другом!
Сильвестр утрами чуть не плакал
При расставанье с другом верным,
А возвращаясь, ликовал он,
Увидев пса… Старуха ведьма
Уже возревновала к дружбе.
Завидовала, что собака
Ее любила много меньше,
Чем мальчика. И часто била
Собаку, а собака выла,
А мальчик плакал И старуха
Собаку выгнала из дома,
На пес тотчас же возвратился.
Сильвестр любил его все крепче,
Старуха гневалась все больше!
Так жил ребенок. Шестилетний,
Он нищету шести: столетий
Познал. И радости сиротской
Познал он несколько минут.
Дрожа от холода, стоял он
На улице. Был поздний вечер
Ненастной осени. Над грязью
Висел туман.
В грязи, в тумане,
Сильвестр, босой, стоял без шапки,
Худую маленькую руку
Протягивал к прохожим он.
Просил он. И горящей болью,
И перезвоном похоронным
Его моленья доносились
До человеческих сердец.
И вдруг какой-то хмурый барин
Взглянул так пристально и грозно,
И так его сверкнули очи,
Что захотелось убежать.
«Постой! — промолвил хмурый барин.
Сильвестр не смел пошевельнуться. —
Где мать твоя и кто отец твой?»
«Мать…» Мальчуган хотел начать
Привычное повествованье,
Что мать больна и голодает,
Отец же только что скончался,
Но вдруг решил, что хмурый барин
Не даст ему солгать ни слова.
«Он знает все», — подумал мальчик…
«Родителей нет у меня! —
Он прошептал. — И ничего я
Про них не знаю. Я — подкидыш!»
«Иди за мною», — буркнул барин,
И мальчуган повиновался.
Но ведьма, выйдя из трактира,
«Лжец! — закричала. — Дрянь мальчишка,
Куда ты? Это сын мой, сударь!
Ведь это, сударь, мой сынок!»
«О сударь! — закричал ребенок. —
Не сын я ей! Не верьте, сударь!
Спасите, сударь, защитите,
С собой возьмите, умоляю!
Мне нищенствовать надоело,
Я соберу — она отымет!
Она меня почти не, кормит,
Затем чтоб стал я худ, как щепка,
И мне щедрее подавали!
О, господи! Я есть хочу!»
Так закричал Сильвестр. С мольбою
Он поглядел на господина,
И слезы хлынули как дождь.
«Ах ты подлец, ах, богохульник! —
Седая ведьма заорала, —
Ах, желудь с дьявольского дуба!
Ты колос лжи, худая морда,
Негодная и на подметки!
Такой-сякой ты, дрянь сплошная!
Ты скажешь, что и подаянье
Мне отдаешь? Стыжусь до смерти
Такого попрошайки-сына —
Недогляжу, а он уж клянчит!
Ведь сколько раз его лупила
За то, что он меня позорит.
Бедна я, но просить нет нужды —
Живу на заработок честный…
Его я голодом морила!
На самом деле от себя
Кусок я лучший отрываю
И прямо в пасть ему сую…
Ну, ладно. Пусть… Но — отрекаться!
Ах ты, ничтожная душонка,
Неужто можешь ты, негодник,
От матери родной отречься?
Да как же печень, селезенка
Не вырвутся из злой утробы?
От матери своей отречься!
Как смел ты, внучек? Покарает
Тебя господь! Как смел от бабки…
Тьфу, черт… От матери отречься?»
И тут, переведя дыханье,
Карга пошла браниться дальше,
Но хмурый барин вдруг воскликнул:
«Молчать! Комедии довольно.
Не то тебя ударю палкой!
Ишь, ведьма!
Ты ж пьяна, как бочка!
Ну, ладно. С метриками завтра
Приди ко мне, но в трезвом виде
(Живу в большом вот этом доме)
И если метрики покажешь,
Ребенка я отдам обратно…
Ну, прочь иди! А ты, мой мальчик,
Иди за мной!»
За господином
Сильвестр пошел. Ему казалось,
Что ведьма тащится по следу,
За шиворот схватить готова.
Но та, не смея приближаться,
Там и осталась, где стояла,
И только кулаки казала,
Глазами страшными вращая.
Они пылали, как раскаленное железо,
Когда его кует кузнец.