Стихотворения, поэма, очерки, 1927 - [23]

если

  фонтан забьет, бушуя.

Нефть —

    это то,

       за что горлец

друг другу выгрызут

         два буржуя.

Нефть —

    это значит:

         сильных не гневайте!

Пожалте, колонии, —

         в пасть влазьте!

Нефть —

    это значит:

         владыка нефти —

владелец морей

       и держатель власти.

Значит,

   вот почему Детердингу

дайте нефть

     и не надо картинку!

Вот почему

     и сэры все

на нефть

    эсэсэрскую лезут.

От наших

     Баку

       отваливай, сэр!

Самим нужно до зарезу.

  Баку, 5/XII — 27 г.

Солдаты Дзержинского >*

Вал. М.

Тебе, поэт,

     тебе, певун,

какое дело

     тебе

       до ГПУ?!

Железу —

     незачем

        комплименты лестные.

Тебя

  нельзя

     ни славить

         и ни вымести.

Простыми словами

           говорю —

            о железной

необходимости.

Крепче держись-ка!

Не съесть

     врагу.

Солдаты

    Дзержинского

Союз

     берегут.

Враги вокруг республики рыскают.

Не к месту слабость

        и разнеженность весенняя.

Будут

  битвы

     громше,

        чем крымское

землетрясение.

Есть твердолобые

вокруг

   и внутри —

зорче

   и в оба,

чекист,

   смотри!

Мы стоим

     с врагом

           о скулу скула́,

и смерть стоит,

       ожидает жатвы.

ГПУ —

   это нашей диктатуры кулак

сжатый.

Храни пути и речки,

кровь

     и кров,

бери врага,

     секретчики^*,

и крой,

   КРО^*!

  

[1927]

Хорошо! >*

Октябрьская поэма

1

Время —

     вещь

      необычайно длинная, —

были времена —

        прошли былинные.

Ни былин,

     ни эпосов,

         ни эпопей.

Телеграммой

      лети,

         строфа!

Воспаленной губой

         припади

            и попей

из реки

   по имени — «Факт».

Это время гудит

        телеграфной струной,

это

  сердце

     с правдой вдвоем.

Это было

     с бойцами,

         или страной,

или

  в сердце

      было

         в моем.

Я хочу,

   чтобы, с этою

         книгой побыв,

из квартирного

      мирка

шел опять

     на плечах

         пулеметной пальбы,

как штыком,

        строкой

         просверкав.

Чтоб из книги,

      через радость глаз,

от свидетеля

      счастливого, —

в мускулы

     усталые

        лилась

строящая

     и бунтующая сила.

Этот день

     воспевать

         никого не наймем.

Мы

  распнем

      карандаш на листе,

чтобы шелест страниц,

           как шелест знамен,

надо лбами

     годов

        шелестел.

2

«Кончайте войну!

        Довольно!

            Будет!

               В этом

                 голодном году —

невмоготу.

Врали:

   «народа —

        свобода,

            вперед,

               эпоха,

                  заря…» —

и зря.

Где

  земля,

     и где

      закон,

         чтобы землю

               выдать

                  к лету? —

Нету!

Что же

   дают

        за февраль,

         за работу,

              за то,

               что с фронтов

                  не бежишь? —

Шиш.

На шее

   кучей

      Гучковы^*,

           черти,

              министры,

                  Родзянки^*…

Мать их за́ ноги!

Власть

   к богатым

        рыло

            воротит —

               чего

                 подчиняться

                     ей?!.

Бей!!»

То громом,

     то шепотом

           этот ропот

сползал

   из Керенской^*

         тюрьмы-решета.

В деревни

     шел

      по травам и тропам,

в заводах

     сталью зубов скрежетал.

Чужие

   партии

      бросали швырком.

— На что им

      сбор

        болтунов

            дался́?! —

И отдавали

     большевикам

гроши,

   и силы,

      и голоса.

До са́мой

     мужичьей

         земляной башки

докатывалась слава, —

           лила́сь

              и слы́ла,

что есть

   за мужиков

        какие-то

            «большаки»

— у-у-у!

      Сила! —

3

Царям

   дворец

      построил Растрелли^*.

Цари рождались,

        жили,

           старели.

Дворец

   не думал

        о вертлявом постреле,

не гадал,

   что в кровати,

           царицам вверенной,

раскинется

     какой-то

         присяжный поверенный^*.

От орлов,

     от власти,

         одеял

            и кру́жевца

голова

   присяжного поверенного

              кружится.

Забывши

     и классы

         и партии,

идет

   на дежурную речь.

Глаза

   у него

      бонапартьи^*

и цвета

   защитного

        френч.

Слова и слова.

      Огнесловая лава.

Болтает

   сорокой радостной.

Он сам

   опьянен

        своею славой

пьяней,

   чем сорокаградусной.

Слушайте,

     пока не устанете,

как щебечет

     иной адъютантик:

«Такие случаи были —

он едет

   в автомобиле.

Узнавши,

     кто

      и который, —

толпа

   распрягла моторы!

Взамен

   лошадиной силы

сама

  на руках носила!»

В аплодисментном

           плеске

премьер

   проплывает

         над Невским,

и дамы,

   и дети-пузанчики

кидают

   цветы и роза́нчики.

Если ж

   с безработы

         загрустится

сам

  себя

     уверенно и быстро

назначает —

      то военным,

            то юстиции,

то каким-нибудь

        еще

         министром^*.

И вновь

   возвращается,

         сказанув,

ворочать дела

      и вертеть казну.

Подмахивает подписи

         достойно

              и старательно.

«Аграрные?

     Беспорядки?

           Ряд?

Пошлите,

     этот,

      как его, —

            карательный

отряд!

Ленин?

   Большевики?

         Арестуйте и выловите!

Что?

  Не дают?

      Не слышу без очков.

Кстати…

      об его превосходительстве…

                 Корнилове^*…

Нельзя ли

     сговориться

         сюда

            казачков?!.

Их величество?

         Знаю.

         Ну да!..

И руку жал.

     Какая ерунда!