Стихотворения - [5]

надрез глаз,

порез скуластой скулы —

а кто из нас не татарин?

Зато мой профиль правилен и антикварен.

Дабы начать поэму по возможности скромненько,

даю мои глаза

глазами моих любовников:

"Они, как полная луна, лишают сна" —

А.Р., отвергнутый кавалер,

всем кавалерам пример:

если девушке восемнадцать,

с ней следует целоваться.

"У тебя глаза красивые, как у меня" —

М.П., так меня этим фраппе,

что сегодня я тоже П.

"Как у меня" — это: "полные огня",

"горящие", "говорящие",

"молчащие", "аще

беззаконие назреши, Господи, Господи,

кто постоит?"

La bouche

Я постою, но, скромная, опускаю ресницы

(разумеется, длинные, тенистые)

на щеки,

с обратной стороны которых —

мышца смеха,

тренированная много лучше, чем

мышца хлеба, не хуже, чем

мышца, смарщивающая брови

(См. "Анатомию для художников", автора не помню).

Далее — рот,

который много на себя берет,

который сегодня целует, а завтра — воспоет,

послезавтра же — с новой силой:

"Глас той же, Господи, помилуй!"

И продольной флейтой тянется шея,

почти отрываясь от тела…

И чешутся пальцы мужские — дотянуться,

коснуться, сомкнуться

на трепетной вые.

Le con de la pucelle

Я родилась голой. И эта нагота

была наготой почки,

наготой листа кроваво-зеленого

в день четвертый мая,

в ночной глубине.

Я впервые себя вспоминаю голой —

у ног подметающих небо елей,

наготой змеи, в траве

мелькающей еле.

Колесом под откос и —

река. Нагота — рыбья.

Крупным планом — рука с комариной,

крапивной сыпью —

панибратство природы.

В руке стрекозиная личинка — надрываю ее,

достаю осторожно начинку,

расправляю мятую стрекозку… О повитуха

пятилетняя!..

Певчих кузнечиков пасла по слуху,

целовала в губы лягушек, вкусных, родниковых…

Пятнадцатым летом нагота превратилась в оковы.

Le corps

Что мне терять на земле, кроме этого тела?

И — уже теряю.

Тело уже поредело.

Но оно и сейчас — у меня ведь судьба не дура! —

удача

всевышнего мастера обнаженной натуры.

165 — высота, она же длина,

если лежа.

53 — не ноша

носящему на руках, подста —

вляющему колени — не давление.

Время измерения

тоже следует учесть:

26 умнице моей —

ибо тело мое не среднего рода —

красавице моей, послушной, чуткой…

Подружка! Кто научил тебя

вовремя поднимать ножки и,

кончая, кричать, окликать

отлетающую душу?

Никто не учил.

Природа.

Природа, меня наделившая тонким запястьем,

чтобы сошлись на нем намертво

мужские пальцы,

природа, меня наделившая телом

компактным и белым, чтобы

стелиться ему по земле под тяжелым телом мужчины,

которого пишет влюбленная память

в сновиденьи,

натура которого дышит под боком,

в сновиденьи,

либретто которого вместе распели…

Вокализ андрогина и взбитые сливки постели.

La larme

А когда начали прорастать груди,

в меня влюбился двоечник Рудик,

который с усердием более чем странным

переписал для меня

письмо Татьяны почти до середины,

почти без ошибок,

и целый час

простоял на отшибе двора,

под окном моим,

с петлей на шее…

Груди прорастали.

Двоечники становились смелее,

и самый смелый из них без лишних вопросов

притащил меня за косу в ЗАГС, как сидорову козу…

Андрей Первозванный

Бога о нас молил хуже и реже,

чем ты,

Архистратиже Михаил.

Оказалось:

цельность — она не от слова "целка".

Медовое Черное море показалось

мелким.

Оказалось:

заврались слова, пересохли надежды.

Восемнадцатым летом нагота

стала формой одежды.

Форма одежды — парадная:

фигурка голодная, ладная,

кожица — импортный шелк.

Мимо никто не прошел.

Le coeur

Искала душу.

Вертела сердце в руках.

Раздвигала ребра.

Душу нашла — в мозгах.

Искала Бога.

Вертела сердце в руках.

Раздвигала ребра.

Бога нашла — в мозгах.

Искала тебя.

Вертела и раздвигала.

И ничего не нашла.

Нигде.

Ничего.

La voix

Ничего, кроме голоса, который —

тело души.

Он живет между ребер,

из этой ветвистой глуши вырываясь под купол

нёба, черепа, неба,

минуя мышцу смеха и мышцу хлеба,

сокращая мышцу неба…

Высокие ноты мне даются лучше,

чем низкие ноты

работы подневольной,

забот о забытом,

любви сквозь зевоту.

Потому я пою и люблю во второй октаве —

мне вторую октаву кузнечики певчие ставили,

педагог по вокалу возился

со средним регистром — не стоит,

и звучок ниже среднего,

благо, что чисто,

потому что мне слух развивали

летучие мыши —

через тысячу стен

телефонный звонок услышу,

через тыщу сугробов — шаги.

Что касается духа —

ничего, кроме голоса.

И ничего, кроме слуха.

А когда обломилось все то, что подвластно обломам, —

нагота стала домом родным.

Единственным домом.

Кто-кто в теремочке живет?

Кто-кто в невысоком живет?

Живет в теремочке эмбрион.

Тебе он прислал поклон.

Le ventre

Единственной клеткой,

единственной буковкой Е, ее

червячком-головастиком, пущенным в плаванье

единственной ночью в холщовом алькове, в томле —

нье ты началась. Первый месяц

в единственной гавани ты тихо сидела.

Личинка, почти без лица.

Вторая луна, продолжая утробное таинство,

прибавила буковку Л, что сложила отца и маму

под то одеяло,

поставив знак равенства.

И третья луна повернулась к планете анфас.

И скрыли ее облака, токсикозом гонимы.

На лике личинки

прорезался маленький глаз и

рядом другой, и

красивое И между ними.

Затем — полнолунье четвертое.

Литерой З забилось сердечко

на дне акушеркиной трубки.

И папа поставил в известность

подруг и друзей.

И мама

оставила моду на узкие юбки.

Под пятой луной — вокализ на слова "Ааа".