Стихотворения - [3]

если вдруг проснешься банкротом.

* * *

Дом — это место для слушанья голоса ветра,

для рассуждений о криках под окнами в полночь,

для размещенья и перемещения книжек,

чашек, подушек, квитанций на чистку одежды.

Дом — это мир существительных, осуществлений,

мир до-мажора арпеджио под абажуром

и поцелуев, которые будят ребенка,

и разговоров о лучшем, несбыточном доме.

* * *

Подзалетают ли от соловьев?

Подзалетают. Ох, подзалетают!

Что лебедь? — Мужика модель простая.

Что лебедь, Леда? Взмыл и был таков.

Что, Леда, соловей? — Черт знает что!

Молчанье подтекстовывая пеньем,

таким тебя затопит нетерпеньем!..

Что лебедь, Леда? — Просто конь в пальто.

* * *

Смотрела на солнце сквозь веки

и видела красные реки

текущих сквозь веки веков,

плывущих по ним рыбаков,

чьи лодки легки, как улыбки

и зыбки, как детские зыбки,

а в зыбке тепло, как в раю…

Спи, солнышко, баю-баю.

* * *

Иосиф-плотник + Мария-пряха —

вот крест тебе, сынок, и вот рубаха,

вот посох тебе крепкий, вот сума.

Я сделал сам. Я сделала сама.

* * *

дочки её

точки над ё

* * *

Считай меня глухо-немой

и черно-белой,

считай, что этот дом — не мой,

что хочешь, делай

со мной и без меня — стерплю

слова, побои…

Считай, что я тебя люблю.

Что я — с тобою.

* * *

Мам, а небо далеко?

Далеко.

Мам, а море далеко?

Далеко.

Мам, а солнце далеко?

Далеко.

Мам, а папа далеко?

Далеко.

* * *

Как всякая женщина,

я кровожадна —

я жажду крова,

а не сложилось —

тогда разрушения

крова чужого,

а не разрушился —

буду чужого

мужа нянчить,

а не захочет —

буду у дома

его маячить.

* * *

А что кончаю дактилем,

так это c'est la vie.

А что спала с редактором,

так это по любви.

А что с другим редактором —

спросите у него.

А что завидно некоторым,

так что с того?

* * *

О, какая это роскошь —

бывшие мужья!

Как без них? — Свои же, в доску ж!

И кому же я

расскажу, какой ты бедный,

как тебе хужей,

и о женатости беспросветной

будущих мужей.

* * *

Долго и не на все пуговицы раздеваться,

быстро и на все пуговицы одеваться —

дисциплина адюльтера,

adieuльтера…

Эро —

гений мой,

аэрогений —

уже полетел?

Дисциплина небесных тел,

для которых схожденье — затмение.

* * *

День и ночь подвергаюсь любви.

Мне б хватило и ночи, не каждой

и не через, а может — однажды

и навек. Не жалей, не зови

и не плачь. Я откликнусь без зова

и сорву за печатью печать,

буду петь в половине второго

и в ладонь тебе буду кончать…

* * *

Дневник, в котором слово Ты

встречается едва ли не чаще,

чем Я, в котором настоящее

время — так, для красоты,

в котором не слова — кристаллы,

как соль на нитке (опыт, пять

по физике) — все солью стало,

что было сердцем, переворачивавшимся

в груди, как плод на восьмом месяце,

от внезапного: ты где-то здесь…

* * *

Больше жизни люблю того,

с кем жизнь не делю.

Меньше жизни люблю того,

кого вообще не люблю.

А того, с которым делю

остаток ночей и дней,

люблю, как жизнь, как сестра, люблю,

а может, еще нежней.

* * *

Я тебя не буду добиваться,

как не буду — славы и богатства,

я к тебе не буду пробиваться,

пробираться на свиданье в склеп —

хватит блядства, но не хватит братства.

Я тебя не буду добиваться

и, склоняясь, буду уклоняться,

как на мокром лобовом стекле

дворничиха.

* * *

И я принимаю судьбу

и в рифму слагаю гимны ей,

когда ты мне пишешь на лбу

каленым железом: любимая.

* * *

Голый не может спрятать фигу в кармане.

У голого — либо сразу заметная фига,

либо кулак,

либо ладонь и пять пальцев

с заметной тягой

к чужой

такой же

голой

ладони…

* * *

Инкогнито, как Купидон Психее,

инкогнито, как Эльзе Лоэнгрин…

Но этих легендарных дур умнее,

начитанней, я знаю: шанс — один,

я имени выпытывать не стану,

я даже глаз не стану поднимать,

когда в гостинице с названьем странным

любовь ты будешь мною обладать.

* * *

Мечтаю о тебе по-древнегречески

и отрекаюсь по-старославянски…

Но мы бы не смогли по-человечески,

по-руссоистски a la russe — по-звански.

О юношеском торсе — платонически,

в потемках духа — ощупью, клюкою…

Нам не соединиться органически.

Не будет нам ни воли, не покою.

* * *

разбила твое сердце

теперь хожу по осколкам

босая

* * *

Верба — тезка слова.

Verbis — тезка вербы.

Я обоим тезка,

потому что в детстве

папа кликал Вербой,

потому что нынче

за семь дней до Пасхи

вербы Вербой кличут.

* * *

Кроме следов, которые за,

есть следы передо мной,

по-над девственной белизной,

нестерпимо слепящей глаза —

как бы трассирующий свет.

Я стараюсь идти след в след,

слезы слизывая слепоты,

ибо это — мои следы.

* * *

К до ля добавлю — вот и доля.

К ре до прибавлю — вот и кредо.

Про это буду петь на кровлях

и все-все-все отдам за это.

* * *

О самый музыкальный на этом свете народ,

чьи буквы так мало отличаются от нот,

что — справа налево — я их могла бы спеть

той четвертью крови, которой порою треть,

порой — половина, порою — из берегов,

носом ли, горлом… И расступается море веков,

и водной траншеей идет ко мне Моисей

с Рахилью Григорьевной Лившиц,

бабушкой Розой, прамамой моей.

* * *

Летом всякий ветер с моря.

Зимой всякий снег с гор.

Душу свою до предела просторя,

выяснишь: безграничен простор.

Осенью, ливнем дыша и дымом,

по весне, на ландыш дыша

или просто проснувшись любимым,

выяснишь: безгранична душа.

СПРОСОНЬЯ

Один пишем,

два в уме,

три на иконе на стене,

четыре ножки у кровати,

пять — спускаю ногу с кровати,

шесть — спускаю другую с кровати,