Стихотворения - [7]

Барабанщик пестрый бантик

к барабану привязал,

барабану бить побудку,

как по буквам, приказал

и пошел по переулку,

что-то в сердце затая…

Где же, где же, барабанщик,

барабанщица твоя?

А в соседнем переулке

барабанщицы живут

и, конечно, в переулке,

очень добрыми слывут,

и за ними ведь не надо

отправляться за моря…

Где же, где же, барабанщик,

барабанщица твоя?!

1961

* * *

Всю ночь кричали петухи

и шеями мотали,

как будто новые стихи,

закрыв глаза, читали.

Но было что-то в крике том

от едкой той кручины,

когда, согнувшись, входят в дом

постылые мужчины.

И был тот крик далек-далек

и падал так же мимо,

как гладят, глядя в потолок,

чужих и нелюбимых.

Когда ласкать уже невмочь

и отказаться трудно…

И потому всю ночь, всю ночь

не наступало

утро.

1961

ПЕСЕНКА ОБ ОТКРЫТОЙ ДВЕРИ

Когда метель кричит как зверь —

протяжно и сердито,

не запирайте вашу дверь,

пусть будет дверь открыта.

И если ляжет дальний путь,

нелегкий путь, представьте,

дверь не забудьте распахнуть,

открытой дверь оставьте.

И, уходя, в ночной тиши

без долгих слов решайте:

огонь сосны с огнем души

в печи перемешайте.

Пусть будет теплою стена

и мягкою – скамейка…

Дверям закрытым – грош цена,

замку цена – копейка.

1961

ПЕСЕНКА О ПЕХОТЕ

Простите пехоте,

что так неразумна бывает она:

всегда мы уходим,

когда над землею бушует весна.

И шагом неверным

по лестничке шаткой

спасения нет…

Лишь белые вербы,

как белые сестры, глядят тебе вслед.

Не верьте погоде,

когда затяжные дожди она льет.

Не верьте пехоте,

когда она бравые песни поет.

Не верьте, не верьте,

когда по садам закричат соловьи:

у жизни и смерти

еще не окончены счеты свои.

Нас время учило:

живи по-походному, дверь отворя…

Товарищ мужчина,

а все же заманчива доля твоя:

весь век ты в походе,

и только одно отрывает от сна:

чего ж мы уходим,

когда над землею бушует весна?

1961

* * *

Допеты все песни.

И точка.

И хватит, и хватит о том.

Ну, может, какая-то строчка

осталась еще за бортом.

Над нею кружатся колеса,

но, даже когда не свернуть,

наивна и простоволоса,

она еще жаждет сверкнуть.

Надейся, надейся, голубка,

свои паруса пораскинь,

ты хрупкая, словно скорлупка,

по этим морям городским.

Куда тебя волны ни бросят,

на помощь теперь не зови.

С тебя ничего уж не спросят:

как хочется – так и плыви,

подобна мгновенному снимку,

где полночь и двор в серебре,

и мальчик с гитарой в обнимку

на этом арбатском

дворе.

1961

КАК Я СИДЕЛ В КРЕСЛЕ ЦАРЯ

Век восемнадцатый.

Актеры

играют прямо на траве.

Я – Павел Первый,

тот, который

сидит России во главе.

И полонезу я внимаю,

и головою в такт верчу,

по-царски руку поднимаю,

но вот что крикнуть я хочу:

«Срывайте тесные наряды!

Презренье хрупким каблукам…

Я отменяю все парады…

Чешите все по кабакам…

Напейтесь все,

переженитесь

кто с кем желает,

кто нашел…

А ну, вельможи, оглянитесь!

А ну-ка денежки на стол!…»

И золотую шпагу нервно

готовлюсь выхватить, грозя…

Но нет, нельзя.

Я ж Павел Первый.

Мне бунт устраивать нельзя.

И снова полонеза звуки.

И снова крикнуть я хочу:

«Ребята,

навострите руки,

вам это дело по плечу:

смахнем царя… Такая ересь!

Жандармов всех пошлем к чертям —

мне самому они приелись…

Я поведу вас сам…

Я сам…»

И золотую шпагу нервно

готовлюсь выхватить, грозя…

Но нет, нельзя.

Я ж – Павел Первый.

Мне бунт устраивать нельзя.

И снова полонеза звуки.

Мгновение – и закричу:

«За вашу боль, за ваши муки

собой пожертвовать хочу!

Не бойтесь,

судей не жалейте,

иначе —

всем по фонарю.

Я зрю сквозь целое столетье…

Я знаю, ч т о я говорю!».

И золотую шпагу нервно

готовлюсь выхватить, грозя…

Да мне ж нельзя.

Я – Павел Первый.

Мне бунтовать никак нельзя.

1962

ЛЕНИНГРАДСКАЯ МУЗЫКА

Пока еще звезды последние не отгорели,

вы встаньте, вы встаньте с постели,

сойдите к дворам,

туда, где – дрова, где пестреют мазки

акварели…

И звонкая скрипка Растрелли

послышится вам.

Неправда, неправда,

все – враки, что будто бы старят

старанья и годы! Едва вы очутитесь тут,

как в колокола

купола золотые ударят,

колонны

горластые трубы свои задерут.

Веселую полночь люби – да на утро надейся…

Когда ни грехов и ни горестей не отмолить,

качаясь, игла опрокинется с Адмиралтейства

и в сердце ударит, чтоб старую кровь отворить.

О вовсе не ради парада, не ради награды,

а просто для нас, выходящих с зарей из ворот,

гремят барабаны гранита,

кларнеты ограды

свистят менуэты…

И улица Росси поет!

1962

* * *

Оле

Я никогда не витал, не витал

в облаках, в которых я не витал,

и никогда не видал, не видал

городов, которых я не видал.

И никогда не лепил, не лепил

кувшин, который я не лепил,

и никогда не любил, не любил

женщин, которых я не любил…

Так что же я смею?

И что я могу?

Неужто лишь то, чего не могу?

И неужели я не добегу

до дома, к которому я не бегу?

И неужели не полюблю

женщин, которых не полюблю?

И неужели не разрублю

узел, который не разрублю,

узел, который не развяжу,

в слове, которого я не скажу,

в песне, которую я не сложу,

в деле, которому не послужу…

в пуле, которую не заслужу?…

1962

ДВА ВЕЛИКИХ СЛОВА

Не пугайся слова «кровь» —

кровь, она всегда прекрасна,

кровь ярка, красна и страстна,

«кровь» рифмуется с «любовь».

Этой рифмы древний лад!

Разве ты не клялся ею,

самой малостью своею,

чем богат и не богат?

Жар ее неотвратим…

Разве ею ты не клялся

в миг, когда один остался

с вражьей пулей на один?

И когда упал в бою,

эти два великих слова,