Стихотворения - [6]

гордячки!

Вы – как будто соловьи

из бессонниц и горячки,

вы – как музыка за мной,

умопомраченья вроде,

вы – как будто шар земной,

вскрикнувший

на повороте.

С вами я, как тот богач,

и куражусь и чудачу,

но из всяких неудач

выбираю вам удачу…

Я как всадник на коне

со склоненной головою…

Господи,

легко ли мне?…

Вам-то

хорошо ль

со мною?…

1959

О КУЗНЕЧИКАХ

Два кузнечика зеленых в траве, насупившись,

сидят.

Над ними синие туманы во все стороны летят.

Под ними красные цветочки и золотые лопухи…

Два кузнечика зеленых пишут белые стихи.

Они перышки макают в облака и молоко,

чтобы белые их строчки было видно далеко,

и в затылках дружно чешут, каждый лапкой

шевелит,

но заглядывать в работу

один другому не велит.

К ним бежит букашка божья, бедной барышней

бежит,

но у них к любви и ласкам что-то сердце не

лежит.

К ним и прочие соблазны подбираются, тихи,

но кузнечики не видят – пишут белые стихи.

Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек

кропит,

шар земной на повороте

отвратительно скрипит…

Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой

прорастает неизменно вещий смысл работы той,

и сквозь всякие обиды

пробиваются в века

хлеб (поэма),

жизнь (поэма),

ветка тополя (строка)…

1960

* * *

Г.В.

Тьмою здесь все занавешено

и тишина, как на дне…

Ваше величество женщина,

да неужели – ко мне?

Тусклое здесь электричество,

с крыши сочится вода.

Женщина, ваше величество,

как вы решились сюда?

О, ваш приход – как пожарище.

Дымно, и трудно дышать…

Ну, заходите, пожалуйста.

Что ж на пороге стоять?

Кто вы такая? Откуда вы?!

Ах, я смешной человек…

Просто вы дверь перепутали,

улицу, город и век.

1960

СТАРЫЙ ПИДЖАК

Ж.Б.

Я много лет пиджак ношу.

Давно потерся и не нов он.

И я зову к себе портного

и перешить пиджак прошу.

Я говорю ему шутя:

«Перекроите все иначе.

Сулит мне новые удачи

искусство кройки и шитья».

Я пошутил. А он пиджак

серьезно так перешивает,

а сам-то все переживает:

вдруг что не так. Такой чудак.

Одна забота наяву

в его усердьи молчаливом,

чтобы я выглядел счастливым

в том пиджаке. Пока живу.

Он представляет это так:

едва лишь я пиджак примерю —

опять в твою любовь поверю…

Как бы не так. Такой чудак.

1960

ДЕЖУРНЫЙ ПО АПРЕЛЮ

Ж.Б.

Ах, какие удивительные ночи!

Только мама моя в грусти и тревоге:

– Что же ты гуляешь, мой сыночек,

одинокий,

одинокий? —

Из конца в конец апреля путь держу я.

Стали звезды и круглее и добрее…

– Мама, мама, это я дежурю,

я – дежурный

по апрелю!

– Мой сыночек, вспоминаю все, что было,

стали грустными глаза твои, сыночек…

Может быть, она тебя забыла,

знать не хочет?

Знать не хочет? —

Из конца в конец апреля путь держу я.

Стали звезды и круглее и добрее…

– Что ты, мама! Просто я дежурю,

я – дежурный

по апрелю…

1960

ПО СМОЛЕНСКОЙ ДОРОГЕ

Ж.Б.

По Смоленской дороге – леса, леса, леса.

По Смоленской дороге – столбы, столбы, столбы.

Над Смоленской дорогою, как твои глаза, —

две вечерних звезды – голубых моих судьбы.

По Смоленской дороге – метель в лицо, в лицо,

все нас из дому гонят дела, дела, дела.

Может, будь понадежнее рук твоих кольцо —

покороче б, наверно, дорога мне легла.

По Смоленской дороге – леса, леса, леса.

По Смоленской дороге – столбы гудят, гудят.

На дорогу Смоленскую, как твои глаза,

две холодных звезды голубых глядят, глядят.

1960

ОСЕНЬ В КАХЕТИИ

Вдруг возник осенний ветер,

и на землю он упал.

Красный ястреб в листьях красных

словно в краске утопал.

Были листья странно скроены,

похожие на лица, —

сумасшедшие закройщики кроили эти листья,

озорные, заводные посшивали их швеи…

Листья падали

на палевые

пальчики

свои.

Называлось это просто: отлетевшая листва.

С ней случалось это часто

по традиции по давней.

Было поровну и в меру в ней

улыбки и страданья,

торжества и увяданья,

колдовства и мастерства.

И у самого порога, где кончается дорога,

веселился и кружился и плясал

хмельной немного

лист осенний,

лист багряный,

лист с нелепою резьбой…

В час, когда печальный ястреб вылетает

на разбой.

1960

ЧУДЕСНЫЙ ВАЛЬС

Ю. Левитанскому

Музыкант в лесу под деревом

наигрывает вальс.

Он наигрывает вальс

то ласково, то страстно.

Что касается меня,

то я опять гляжу на вас,

а вы глядите на него,

а он глядит в пространство.

Целый век играет музыка.

Затянулся наш пикник.

Тот пикник, где пьют и плачут,

любят и бросают.

Музыкант приник губами к флейте.

Я бы к вам приник!

Но вы, наверно, тот родник,

который не спасает.

А музыкант играет вальс.

И он не видит ничего.

Он стоит, к стволу березовому прислонясь

плечами.

И березовые ветки вместо

пальцев у него,

а глаза его березовые

строги и печальны.

А перед ним стоит сосна,

вся в ожидании весны.

А музыкант врастает в землю…

Звуки вальса льются…

И его худые ноги

как будто корни той сосны —

они в земле переплетаются,

никак не расплетутся.

Целый век играет музыка.

Затянулся наш роман.

Он затянулся в узелок, горит он – не

сгорает…

Ну давайте ж успокоимся!

Разойдемся по домам!…

Но вы глядите на него…

А музыкант играет.

1961

В БАРАБАННОМ ПЕРЕУЛКЕ

В Барабанном переулке

барабанщики живут.

Поутру они как встанут,

барабаны как возьмут,

как ударят в барабаны,

двери настежь отворя…

Где же, где же, барабанщик,

барабанщица твоя?

В Барабанном переулке

барабанщиц нет, хоть плачь.

Лишь грохочут барабаны

ненасытные, хоть прячь.

То ли утренние зори,

то ль вечерняя заря…

Где же, где же, барабанщик,

барабанщица твоя?