Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники - [4]

Шрифт
Интервал

Пусть раны те им бережно помажут,

Пускай врачи заботливо накажут,

Чтоб в комнате не слышалось речей.

Пускай внесут портрет, столь сердцу милый,

Зеленая завеса на окно;

И звуки песни сладкой и унылой,

Когда-то слышанной, давно... давно...

Но лживы все слова, как женский глаз...

Моя печаль сильнее в сотни раз!..

3

Твой взор - как царь Мидас - чего коснется,

Все в золото чудесно обратит.

Так искра, в камне скрыта, тихо спит,

Пока от молота вдруг не проснется.

Израиль Моисея так дождется

И из скалы источник побежит,

Про чудо равное все говорит,

Куда пытливый взор ни обернется...

Ты все, чего коснешься, золотишь,

Все освящаешь, даже не желая,

И мне ты золотым же быть велишь,

А я не золочусь, стыдом сгорая.

Без скромности уж я не золотой,

Не золотым же я - обидчик твой.

4

Врач мудрый нам открыл секрет природы:

"Что заставляет нас в болезнь впадать,

То, растворенное, и облегченье дать

Нам может", - и целятся тем народы.

Но не одни телесные невзгоды

Закону отдала природа-мать,

Покорно голосу ее внимать

Лишь люди не сумели долги годы.

А так легко: твой взор печаль мне дал,

И радость им же может возвратиться.

Ведь тут не лабиринт, где сам Дедал,

Строитель хитрый, мог бы заблудиться.

С разлукой лишь не знаю, как мне быть.

Или разлукою с разлукою целить?

5

Ах, я любви ленивый ученик!

Мне целой азбуки совсем не надо:

Двух первых букв довольно мне для склада,

И с ними я всю жизнь свою проник.

Ничтожен ли мой труд или велик,

Одна моим стараниям отрада,

Одна блестит желанная награда:

Чтоб А и Б задумались на миг,

Не о строках моих, простых и бедных,

Где я неловко ставлю робкий стих

В ряды метафор суетных и бледных,

Не о любви, что светит через них.

А чтоб не говорить, что мы лукавим,

Меж А и Б мы букву Д поставим.

6

Читаю ли я "Флор и Бланшефлор",

Брожу ль за Дантом по ступеням ада,

Иль Монтеверди, смелых душ отрада,

Меня пленяет, как нездешний хор.

Плетет ли свой причудливый узор

Любви и подвигов Шехеразада,

Иль блеск осенний вянущего сада

К себе влечет мой прихотливый взор,

Эроса торс, подростки Ботичелли

Иль красота мелькнувшего лица,

То вверх, то вниз, как зыбкие качели,

Скользящие мечтанья мудреца,

Приводят мне на мысль одно и то же:

Что светлый взор твой мне всего дороже.

7

Как Порции шкатулка золотая

Искателей любви ввела в обман

И счастия залог тому был дан,

Кем выбрана шкатулочка простая,

И как жида каморка запертая

Хранит Челлини дивного стакан,

И с бирюзою тайный талисман,

И редкие диковины Китая.

Зерно кокоса в грубой спит коре,

Но мягче молока наш вкус ласкает.

И как алмазы кроются в горе,

Моя душа клад чудный сохраняет.

Открой мне грудь - и явится тебе,

Что в сердце у меня горят: А. Б.

8

Я не с готовым платьем магазин,

Где все что хочешь можно взять померить

И где нельзя божбе торговца верить;

Я - не для всех, заказчик мой один.

Всех помыслов моих он господин,

Пред ним нельзя ни лгать, ни лицемерить,

Власть нежную его вполне измерить

Тот может лишь, над кем он властелин.

Ему я пеструю одежду шью,

Но складки легкие кладу неровно,

Ему я сладостно и горько слезы лью,

О нем мечтаю свято и любовно.

Я мудрый швец (заказчик мой один),

А не с готовым платьем магазин.

9

Не для того я в творчество бросаюсь,

Чтоб в том восторге позабыть тебя,

Но и в разлуке пламенно любя,

В своих мечтах тобой же окрыляюсь.

Неверности к тебе не опасаюсь,

Так смело я ручаюсь за себя,

И, все чужое в сердце истребя,

Искусства я рукой твоей касаюсь.

Но иногда рожденные тобою

Так властны образы... дух пламенеет,

В душе тогда, охваченной мечтою,

В каком-то свете образ свой темнеет.

Но чем полней тебя я забываю,

Тем ближе я тогда к тебе бываю.

10

Твое письмо!.. о светлые ключи!

Родник воды живой в пустыне жаркой!

Где мне найти, не будучи Петраркой,

Блеск жгучих слов, как острые мечи?

Ты, ревность жалкая, молчи, молчи...

Как сладко в летний день, сухой и яркий,

Мечтать на форуме под старой аркой,

Где не палят жестокие лучи.

Опять я вижу строчек ряд небрежных,

Простые мысли, фразы без затей.

И, полон дум таинственных и нежных,

Смотрю, как на играющих детей...

Твое письмо я вновь и вновь читаю,

Как будто прядь волос перебираю.

11

Как без любви встречать весны приход,

Скажите мне, кто сердцем очерствели,

Когда трава выходит еле-еле,

Когда шумит веселый ледоход?

Как без любви скользить по глади вод,

Оставив весла, без руля, без цели?

Шекспир влюбленным ярче не вдвойне ли?

А без любви нам горек сладкий мед.

Как без любви пускаться в дальный путь?

Не знать ни бледности, ни вдруг румянцев,

Не ждать письма, ни разу не вздохнуть

При мадригалах старых итальянцев!

И без любви как можете вы жить,

Кто не любил иль перестал любить?..

12

Высокий холм стоит в конце дороги.

Его достигнув, всякий обернется

И на пройденный путь, что в поле вьется,

Глядит, исполненный немой тревоги.

И у одних подкосятся здесь ноги,

А у других весельем сердце бьется,

И свет любви из глаз их ярко льется,

А те стоят угрюмы и убоги.

И всем дорога кажется не равной:

Одним - как сад тенистый и цветущий,

Другим - как бег тропинки своенравной,

То степью плоской, жгучей и гнетущей,

Но залитые райским светом дали


Еще от автора Михаил Алексеевич Кузмин
Крылья

Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.


Нездешние вечера

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дневник 1905-1907

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.


Путешествие сэра Джона Фирфакса по Турции и другим замечательным странам

Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая».«Путешествия сэра Джона Фирфакса» – как и более раннее произведение «Приключения Эме Лебефа» – написаны в традициях европейского «плутовского романа». Критика всегда отмечала фабульность, антипсихологизм и «двумерность» персонажей его прозаических произведений, и к названным романам это относится более всего.


Письмо в Пекин

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».


Анатоль Франс

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».