Стихотворения, не вошедшие в прижизненные сборники - [2]

Шрифт
Интервал

Идя различною с тобой тропой,

И все в уме слова твои звенели,

Я как скупец их уносил с собой,

Чтоб каждый слог незначащей той речи

Меня питал до новой дальней встречи.

9

Пусть месяц молодой мне слева светит,

Пускай цветок последним лепестком

Мне "нет" твердит на языке немом

Я знаю, что твой взор меня приметит.

Колдунья мне так ясно не ответит

Своими чарами и волшебством,

Когда спрошу о счастьи я своем,

И звуков счастья слепо не заметит.

Пусть "чет иль нечет" мне сулит несчастье,

Пусть смутный сон грозит бедою злой,

Пусть, загадавши ведро иль ненастье,

Обманут встану хитрою судьбой.

Пусть все про нелюбовь твердит всегда

Твоя улыбка говорит мне "да".

10

Из глубины земли источник бьет.

Его художник опытной рукою,

Украсив хитро чашей золотою,

Преобразил в шумящий водомет.

Из тьмы струя, свершая свой полет,

Спадает в чашу звучных капль толпою,

И золотится радужной игрою,

И чаша та таинственно поет.

В глубь сердца скорбь ударила меня,

И громкий крик мой к небу простирался,

Коснулся неба, радужно распался

И в чашу чудную упал звеня.

Мне петь велит любви лишь сладкий яд

Но в счастии уста мои молчат.

11

От горести не видел я галеры,

Когда она, качаясь, отплыла;

Вся та толпа незрима мне была,

И скорбь была сверх силы и сверх меры.

Страдали так лишь мученики веры:

Неугасимо в них любовь жила,

Когда терзала их железная пила,

Жрал рыжий лев иль пестрые пантеры.

Всегда с тобой душою, сердцем, думой

Я, рассеченный, за тобой плыву,

А телом - здесь, печальный и угрюмый,

И это все не сон, а наяву.

Из всей толпы улыбка лишь твоя

С галеры той светилась для меня.

12

Все так же солнце всходит и заходит,

На площадях все тот же шум и гам,

Легка все так же поступь стройных дам

И день сегодня на вчера походит.

Раздумье часто на меня находит:

Как может жизнь идти по колеям,

Когда моя любовь, когда я сам

В разлуке тяжкой, смерть же не приходит?

Вы, дамы милые, без сердца, что ли?

Как вы гуляете, спокойны и ясны,

Когда я плачу без ума, без воли,

Сквозь плач гляжу на нежный блеск весны?

Ты, солнце красное, зачем всходило,

Когда далеко все, что было мило?

13

Моя печаль сверх меры и границ;

Я так подавлен мыслью об утрате,

Как каторжник в холодном каземате,

Наполненном двухвосток и мокриц.

Как труп бездушный, падаю я ниц,

И грезятся мечтанья о возврате,

Как будто в тусклом розовом закате

Иль в отблеске стухающих зарниц.

Увижу ль я тебя, мой друг желанный,

Ряд долгих зимних дней мечтой прожив?

Придет ли ясный день, так долго жданный,

Когда весна несет любви прилив?

Когда с цветов струятся ароматы,

Увидишь ли, увидишь ли меня ты?

Лето-осень 1903

576. РЕКИ

Реки вы, реки, веселые реки,

С вами расстаться я должен навеки.

Горы высокие, снежные дали,

Лучше б глаза мои вас не видали!

Сердце взманили зарею багряной,

Душу мне сделали гордой и пьяной.

Чаща лесная, ручей безыменный

Вот где темница для страсти надменной.

Страсти надменной, упорной и пьяной,

Бурно стремящейся к воле багряной.

Но не поверю, чтоб вновь не видали

Очи мои лучезарной той дали.

В тесный ручей я уйду не навеки,

Снова вернусь к вам, веселые реки.

1904

577

Пришли ко мне странники из пустыни,

Пришли ко мне гости сегодня,

Они были вестники благостыни

И вестники гнева Господня.

И сели под дубом мы в тень у дома,

Чтоб им отдохнуть от скитаний,

И в лицах читал я их казнь Содома

За дерзостность ярых желаний.

"Не снесть, - подумал я, - жителям града,

Не снесть красоты лучистой;

Какая безумцам грозит награда,

Когда любовь будет нечистой?

Напрасно Лот дочерей предложит

Ему самому пригодятся.

Огню же, что мозг их и кости гложет,

От ангелов только уняться".

Молил я ангелов о прощеньи,

И благостны были их лица,

Но чем лучезарней будет явленье,

Яснее тем гнева зарницы.

Я утром, предчувствуя страх и горе,

Взглянул на соседей долину.

Сквозь дым на рассвете блестело море,

Блестело оно к Еглаину.

На месте, где были дома с садами,

Лишь волны спокойно плещут,

Да птицы, высоко летя стадами,

От солнца невидного блещут.

1904

578-586. ХАРИКЛ ИЗ МИЛЕТА

1

В ранний утра час покидал Милет я.

Тихо было все, ветерок попутный

Помощь нам сулил, надувая парус,

В плаваньи дальнем.

Город мой, прощай! Не увижу долго

Я садов твоих, побережий дальних,

Самоса вдали, голубых заливов,

Отчего дома.

Круг друзей своих покидаю милых,

В дальний, чуждый край направляю путь свой,

Бури, моря глубь - не преграда ждущим

Сладкой свободы.

Как зари приход, как маяк высокий,

Как костер вдали среди ночи темной,

Так меня влечет через волны моря

Рим семихолмный.

2

Тихо в прохладном дому у философа Манлия Руфа,

Сад - до тибурских ворот.

Розы там в полном цвету, гиацинты, нарциссы и

мята,

Скрытый журчит водомет.

В комнатах окна на юг (на все лето он Рим

покидает),

Трапеза окнами в сад.

Часто заходят к нему из сената степенные мужи,

Мудрые речи ведут!

Часто совета спросить забегают и юноши к Руфу:

Он - как оракул для них.

Галлий - знаток красоты; от раба до последней

безделки

Все - совершенство в дому,

Лучше же нет его книг, что за праздник

пытливому духу!

Вечно бы книги читал!

Ласков Манлий со мной, но без крайности,

без излияний:

Сдержанность мудрым идет.


Еще от автора Михаил Алексеевич Кузмин
Крылья

Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.


Нездешние вечера

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дневник 1905-1907

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.


Путешествие сэра Джона Фирфакса по Турции и другим замечательным странам

Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая».«Путешествия сэра Джона Фирфакса» – как и более раннее произведение «Приключения Эме Лебефа» – написаны в традициях европейского «плутовского романа». Критика всегда отмечала фабульность, антипсихологизм и «двумерность» персонажей его прозаических произведений, и к названным романам это относится более всего.


Письмо в Пекин

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».


Анатоль Франс

Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».