Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия - [13]
1-й студент (пристыженный). Прошу прощения, Лев Николаевич, если в пылу спора перешел на личности.
Толстой. Нет, нет, напротив, я благодарен вам! Тот, кто будит нашу совесть, даже кулаками, делает нам добро. (Молчание. Толстой продолжает спокойно.) Есть у вас еще вопросы ко мне?
1-й студент. Нет, это был единственный вопрос. Какое несчастье для России и всего человечества, что вы отказываете нам в помощи. Никому, кроме вас, не предотвратить этого переворота, этой революции, и я чувствую, она будет ужасной, несравненно более ужасной, чем те, которые когда-либо свершались на земле. Люди, которым определено ее совершить, будут людьми твердыми, людьми без милосердия. А если бы вы возглавили нас, то ваш пример вдохновил бы миллионы и жертв было бы меньше.
Толстой. Но если б я оказался повинен в смерти одного лишь человека, я никогда не смог бы оправдаться перед своей совестью.
Раздаются удары домашнего гонга.
Секретарь (Толстому, пытаясь закончить разговор). Приглашают к обеду.
Толстой (с горечью). Да, есть, болтать, есть, спать, отдыхать, болтать — так проводим мы нашу праздную жизнь, а другие тем временем работают и служат этим Богу. (Он вновь поворачивается к молодым людям.)
2-й студент. Значит, ничего, кроме вашего отказа, мы нашим друзьям не принесем? И вы не скажете нам ни слова ободрения?
Толстой (внимательно всматриваясь в него, подумав). Скажите от моего имени вашим товарищам следующее: я люблю и уважаю вас, молодые люди России, за то, что вы так сильно сострадаете вашим, братьям и готовы отдать свою жизнь, чтобы облегчить их жизнь. (Его голос становится суровым, резким и сильным.) Но я не могу следовать за вами и отказываюсь быть с вами, потому что вы отрицаете братскую, человеческую любовь ко всем людям мира.
Студенты молчат. Затем 2-й студент решительно выступает вперед и говорит резко.
2-й студент. Мы благодарны за то, что вы приняли нас, благодарны за вашу откровенность. Я никогда, верно, не встречусь с вами больше — так разрешите мне, маленькому, неизвестному человеку, сказать на прощание откровенные слова. Вы заблуждаетесь, Лев Николаевич, думая, что отношения между людьми могут улучшиться сами через любовь, может быть, это и справедливо для богатых. Но голодающие с детства, всю жизнь томящиеся под властью своих господ, устали ждать, пока с христианского неба снизойдет на них эта самая братская любовь, они более верят своим кулакам. И на пороге вашей смерти скажу вам, Лев Николаевич, так: мир еще захлебнется в крови, не только господа, но и дети их также будут перебиты, разорваны на куски для того, чтобы и от них земля не могла более ожидать зла. Пусть вас минет судьба увидеть своими глазами плоды вашего заблуждения, я желаю вам это от всего сердца. Пусть Бог ниспошлет вам спокойную смерть!
Толстой отшатывается, он испуган резкостью пылкого юноши. Затем берет себя в руки, подходит к нему и говорит очень спокойно.
Толстой. Благодарю вас, особенно за ваши последние слова. Вы пожелали мне то, о чем я вот уже тридцать лет с тоской грежу — смерть в мире с Богом и всеми людьми. (Оба студента кланяются и уходят; Толстой долго смотрит им вслед, затем начинает возбужденно ходить взад и вперед, говорит восторженно секретарю.) Что за удивительные юноши, как смелы, как горды и сильны эти молодые люди России! Как великолепна эта верящая, пылкая молодость! Такими я знал их под Севастополем, шестьдесят лет назад; именно с таким свободным и дерзким взором шли они на смерть, на любое опасное дело — упрямо готовые с улыбкой умереть за какой-нибудь пустяк, отдать свою жизнь, юную, удивительную жизнь за полый орех, за пустые слова, за ложную идею, из одной лишь увлеченности. Удивительна эта вечная русская юность! И служит она ненависти и убийству, как святому делу, со всем жаром своим, всеми своими силами! И все же они сделали мне добро, эти юноши, они действительно правы, мне надо наконец собраться с духом, освободиться от слабости, стать хозяином своего слова! В двух шагах от могилы, а все медлю! Действительно, истине можно учиться только у юности, только у юности!
Дверь распахивается, в комнату, подобно резкому сквозняку, врывается возбужденная, раздраженная графиня. Движения ее неуверенные, глаза беспокойно перебегают с предмета на предмет. Чувствуется, что, говоря, она думает о другом и снедает ее какое-то внутреннее беспокойство. Она намеренно смотрит мимо секретаря, он для нее — пустое место, и говорит, обращаясь только к мужу. За ней быстро входит С а ш а, ее дочь, создается впечатление, что следует она за матерью, оберегая ее.
