Стихотворения и поэмы. Т. I - [5]

Как ненаписанные строки.

Привычный путь: лишь три шага. Молчу.

Мир за окном, как грузная громада.

Идут минуты: плечо к плечу,

Плечо к плечу — солдаты с парада.

«Обруч — мое косноязычье…»

Обруч — мое косноязычье.

Слова, как слипшийся комок.

О боль повторять по привычке

Только мертвую тень строк!

И точно плаха и пытка,

Скудных стихов тетрадь.

Душный, душный напиток

И пленные ветра.

Ночь — надоедливый нищий —

Снова, снова застой слов.

Напрасно бессонница ищет

Неповторимое слово — любовь.

Падай, падай тяжелым камнем,

Падай, падай на дно реки

Непобедимая память,

Черный, каменный крик.

«Там, наверху, широкоплечий день…» [19]

Там, наверху, широкоплечий день

Привязан к палубе тугим причалом.

Северный ветер — рваный ремень

Серое море — конь чалый.

Я вижу там только узкий люк

И грузных туч рваные космы.

Мне кажется, что пальцы черных рук

Точно корни выкорчеванных сосен.

Сорву с защелки тяжелый болт,

Сжимая мускулы и скулы.

О раскаленная, темная боль,

Ржавый трюм и борт сутулый.

Уйду на дно — свинцовый час, —

Глотая едкий дым и пену.

И кровь с разбитого плеча

К обугленным прилипнет стенам.

«Над морем мутная, тусклая мгла…» [20]

Над морем мутная, тусклая мгла.

Рыжий парус рвет облака.

Черную ночь надо мною дугою свела

Чья-то чужая рука.

Удар за ударом в смоленый борт.

Волна за волной взмет, взлет.

За высокой кормой большой багор

По воде с налету бьет.

За бугшпритом ночь черна.

Пенится пенный бег.

Ни одна звезда не видна,

Ни одна сквозь мокрый снег.

Мне навстречу холодный норд-ост

Бросает седые гребни.

Я, пьяный от ветра матрос,

Проглядел маяков огни.

[1923]

«Ледокол, ломая грудью льдины…»

Ледокол, ломая грудью льдины,

Всползает на полярные поля.

Костлявые, ледяные спины,

Преломляющие каждый взгляд.

Дрожат гитарой борта от пара —

Струны вант тронул дым.

Над кормой золотой огарок,

Трудный всплеск мертвой воды.

О, как режет седое сиянье

Налегший всей грудью мрак.

Жизнь — набухающее восстанье —

Сцепившиеся в реях ветра!

«Скупая тишина — голодный скряга…» [21]

Скупая тишина — голодный скряга.

Летящие над городом поезда.

От бьющихся колес вздрагивать —

Переплетенных стрелок сталь.

Ломая мрак, как бурелом копытом

Ломает перепуганный конь,

Пролететь над хребтами перебитыми

Крыш на семафорный огонь.

А потом вниз, в зев бреши,

В четырехугольную пасть.

Там, за окнами запотевшими,

Звезды захотели упасть.

А когда тишина под землею

Захлебнется гулом, точно водой,

Бросится скачущими перебоями

Сердце в перегонки с туннельной стеной.

«Камень — нем, а память камень…»

Камень — нем, а память камень,

Немая глыба тяжелых строк.

Всклокоченный дым и низкое пламя,

Память! — неизлечимый ожог.

Никогда не забыть. Никогда не высказать.

Не поднять под тяжестью плеча.

И только знать, что близко, близко

Последний, непреодолимый час.

А после смерти все вспомнить наново.

А после смерти не болит плечо.

И пусть над гробом звенит неустанно

Веселой чечетки четкий чок.

«Недостроенных лет почерневшие стропила…»

Недостроенных лет почерневшие стропила,

Известка просыпанных дней.

Облаков вздувшиеся жилы

В фосфорическом гнилом огне.

Дождь ослеп и бьется в испуге

Кликушей о красный кирпич.

Если б стянуть этот мир подпругой

И дубленым ремнем скрепить!

О как дышат бока от бега —

Это не конь, это целый табун.

После гололедицы тающим снегом

Прижечь разодранную губу.

Но топор туп и подковы сбиты.

Опоенный конь. Недостроенный дом.

И сердце мое под копытом,

Как кровоподтек под бинтом.

«Рогожей прелою покрыта конура…» [22]

Рогожей прелою покрыта конура.

Как шерсть дворняжки войлочные тучи.

На мокрых сучьях косолапый страх

Плетет плетень паучий.

Я выползу на грязный двор.

Мне мир покажется загнившей лужей.

И ночь, взглянувшая в упор,

Затянет тьмою горло туже.

Запомнят уголья-зрачки

Ржаной и ржавый месяц над собою.

И кисть раздробленной руки

Услышит сердца перебои.

А к утру неуклюжий труп

Вспугнет тревожные шаги прохожих.

И будет биться на ветру

Мой саван — прелая рогожа.

«Скученных туч нависшая скука…»

Скученных туч нависшая скука,

Вылущенной тоски оскал.

Не посох — клюка и сухие руки

И содранная кожа у виска.

Белый воск на лбу и бинт засален.

Зачитанные дни от доски до доски.

Не высушит весна солнцем сусальным

С прошлого года неубранных скирд.

Стужа и проголодавшийся омут.

Тучный и тусклый навес туч.

Я знаю, что сердца нету дома

И что скука не спит на посту.

«Небо — захлестнутый капкан лучей…»

Небо — захлестнутый капкан лучей —

Чертеж, вычерченный тушью.

Бьется на отсвечивающей свече

Оплывшее удушье.

Отмеченный, чугунный час,

Чугунных глаз запаянные ресницы,

Покат косой тяжелого плеча

И накипь губ — о, не молиться,

О, не кричать — дым на земле.

Чужой костер: там дым так легок,

И зависть — мой зачерствелый хлеб

Шершавая молитва Богу.

А на руке выжженный след.

Не зарубцевать память плетью,

Не выбрить на выцветшей земле

Слипшуюся шерсть тысячелетий.

«Мне кажется, что я прокаженный…»

Мне кажется, что я прокаженный —

Предостерегающий желтый звон.

По дороге выжженной и сожженной,

Распугивая, иду давно.

За холмом схоронился вечер.

Ветра жадный вздох.

Опустил сломанные плечи

Высохший чертополох.

Режет дорожный щебень

Острым краем струпья-ступни.

Голое, желтое небо

И пропыленные дни.

Сердце, бейся, как посох о камень,

И в каждом стучи гнойнике.

Не поднять, даже руками,