Стихотворения и поэмы - [107]

Шрифт
Интервал

Так забавлялись древние герои,
Когда стихала бранная игра…
А все-таки… Пора бы уж, пора
(У старой шепотом прорвется слово)
Всё в жизни взвесить, и решить толково,
И из веселого повесы вдруг
Мужчиной стать серьезным. Ведь вокруг
По нем вздыхают лучшие девицы!
Но кто из них со Стасею сравнится?
К чему слова!.. Понятно, что пока
(Скончался сам пан Людвиг, а рука
Предательская Генриха убила)
О свадьбе я бы и не говорила,—
Еще к тому же траура вуаль
От Стаси ясную скрывает даль…
И эта девка! Лишняя забота —
Маринка эта! А ведь правда, что-то
Дал Кутерноге за нее он сам…
А тот свободу льстивым дал словам
И Стасю смог уговорить вначале,
Когда на ту упали все печали,
Чтобы Медынским девушку продать:
«Ведь всё равно — добра уже не ждать!
Такое зелье и в земле не спрячешь!..»
А Стася — что ж? Безумье, не иначе,
В то время помутило ум у ней,
И золотистую головку ей
В покорном безразличии склонило,
И ревность в темном горе потопило!
А горя не измерить, не обнять…
Опять-таки: к кому же ревновать?
К служанке, хамке? Всем на удивленье?
С Медынскими однажды, на моленье
В костеле, Стася встретилась — бледна,
Печальна… Знать, конечно, я должна
Всю правду. Что в глазах ее сверкнуло?
Кого-нибудь она бы обманула,
Да не Медынскую. Ведь то была
Причудливая смесь любви, тепла,
Укоров, скорби, жалоб, гнева, боли…
Развеет время всё, как ветер в поле.
Во имя цели золотой, сынок,
Пора, пора переступить порог!
Адама бросить и гульбу тем боле,
Откинуть прочь прилипшего Кароля,—
Они, как демоны, черны… как ночь.
Порвать все связи! Всех их выгнать прочь!
Сжечь корабли! Вот это будет мудро!
Так думала от утра и до утра
Медынская. Те мысли всё сильней
Вливали в сердце да и в руку ей
(В морщинистую руку с желтизною)
Злость, про которую могли покои
Домишки старого порассказать…
Хоть правда: нынче горничных не пять,
Как прошлый год, а только три осталось,
На них все дни старуха изливалась
Безудержным потоком брани злой.
Ужасно видеть, как паныч порой
Или паненка, тоже расцветая,
Проходят, по живым телам ступая,
И жизнь чужую душат, и гнетут,
И душу топчут, и отраву льют…
Но если полутруп, гнилой, вонючий,
Чужую жизнь, чужую юность мучит —
Тогда не страшно?! Сло́ва не найти,
Чтобы проклясть, и сжечь, и растрясти
По ветру пепел…
                          Всех как бурей сдуло, —
Пора идиллий крепостных минула,
Исчез мираж проклятый навсегда!
Не закричит старуха никогда
И не толкнет, но пилит. Муку эту
И день и ночь, с рассвета до рассвета
(Не спит старуха — молодым не спать!),
На гром угроз хотели б променять
Запуганные девушки. За словом
Невинным, в каждом жесте пустяковом
Старуха видит тысячи грехов.
А смех! Как только молодых зубов
Блеснут снежинки, заискрятся очи,—
Она: «Вот! вот! Смеяться вы охочи!
Над чем смеетесь?» И пошла, пошла…
Марину лишь не трогала пила.
Со дня того, как ввел ее Марьянек,
Взволнованный, счастливый, полупьяный,
Усталую, с заплаканным лицом,
В почтенный свой, гостеприимный дом,
Ей, матери, на стыд и на обиду, —
Медынская не подала и виду,
Что материнский жребий ей тяжел.
Пускай живет! Пусть даже и за стол
Господский эту девку сын сажает!
Мать, бедная, и глаз не поднимает,
Сидит, молчит…
                     Но лучше б — гнев слепых
Проклятий черных и укоров злых,
Чем яд глухого, страшного молчанья,
На смерть похожий разговор без слов!
Марины милой первая любовь,
Израненная Генрихом, стонала
От страшной боли, но не умирала,
Слезами выливалася и жгла.
Так пролетело лето. Так прошла
И осень смутная. Декабрь косматый
Осыпал снегом ветви, поле, хаты,
Сердца засыпал, память усыпил.
Вот у окна, где звезды прилепил
К стеклу мороз, как верный страж традиций,
Сидит Марина… Что ж, девичьи лица
Видны в оконцах с улиц снеговых
Во множестве поэм друзей моих,
Поэтов! Но, однако, нет причины
Умалчивать в рассказе, что Марина,
Задумавшись, сидела у окна,
Что о Марьяне думала она,
С неясной нежностью по нем тоскуя…
Нет! При желанье даже докажу я,
Что эта строчка истине верна:
Обижена, на всей земле одна,
К себе участья девушка не знала.
Она лишь от Марьяна услыхала,
Глубоко затаив тоску свою,
Хоть пьяное, но все-таки: «люблю»,
Без смеха, без глумленья, без насилья…
Он, пусть невольно, волю подарил ей,
Всегда был с ней беседовать готов…
К тому ж, мы знаем: ведает любовь
Запутанные, темные дороги,
В которых не мерзавцы Кутерноги
Да и не Людвиг, женолюбец-пан, —
В которых сам великий Дон-Жуан
Не разобрался б, если скажем строго.
Любовь… Пожалуй, это слишком много, —
Нет, некое неясное тепло
В Марине вздрагивало и росло,
Когда звучал Марьяна шаг далекий
И голос хриповатый и широкий
Раскатывался утром по двору.
…А сквозь окно ей виден тихий пруд
Под тихим, синим, снеговым покровом,
А там поля легли платком пуховым,
А там и лес синеет сквозь туман…
Там где-то буйно носится Марьян,—
Единый, кто остался… ох, единый!
И день садится в снежные седины,
Снега к закату, словно кровь, цветут.
Неясно думы в голове снуют
Печальные, подобно сонным чарам…
А за стеною (стены в доме старом
Тонки) весь день Медынская бубнит…
И словно вечность, каждый миг бежит —
И всё ж обманчивой надеждой веет.
И словно в песне — вечер вечереет,
И словно в песне — ржет в тумане конь…
Сквозь сумрак лет, как голубой огонь,
Мерцает мне морозный вечер в поле,

Еще от автора Максим Фаддеевич Рыльский
Олександр Довженко

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Полное собрание стихотворений

В. Ф. Раевский (1795–1872) — один из видных зачинателей декабристской поэзии, стихи которого проникнуты духом непримиримой вражды к самодержавному деспотизму и крепостническому рабству. В стихах Раевского отчетливо отразились основные этапы его жизненного пути: участие в Отечественной войне 1812 г., разработка и пропаганда декабристских взглядов, тюремное заключение, ссылка. Лучшие стихотворения поэта интересны своим суровым гражданским лиризмом, своеобразной энергией и силой выражения, о чем в 1822 г.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.