Стихотворения и поэмы - [98]

Шрифт
Интервал

                                      Нужна покрепче плетка,
а у меня работников —
                                       четверо душ!»
Увидел на столе тетрадки и книжки,
рукой тяжелой смахнул со стола.
«Хватит учиться! Ученый уж слишком.
Слышишь, Кузьма,
                                берись за дела!»
— «Стой! —
                  одернул Кузьма рубаху. —
Книги не трогай!» —
                                крикнул дрожа.
«Ты!.. —
                    Ефим ударил с размаху,
еще наотмашь. —
                             Гнида, ржа!..»
С печки скатился дедушка Дениска,
за космы Ефима схватил:
                                              «Не тронь!»
Мать над Кузьмой распласталась низко,
подставила Ефиму свою ладонь.
Молча Кузьма приподнялся с полу,
к стенке прижался, глазами горя.
«Я, щенок, покажу тебе школу!
Так я и знал,
                        и пустил-то зря!
Завтра же,
                   слышь ты,
                                        поедешь в поле… —
Тетрадки тяжелая сгребла рука.—
Чтоб я вот этого не видел боле…
А это что такое?
                              Ну-ка, ну-ка…»
— «Не трогай!»
                                 — «Цыть!
                                                    Это что за колеса?
А это? Голодаевский ерик, кажись.
Зачем рисовал-то?» —
                                      Разглядывая косо
рисунок,
фыркнул Ефим, — как рысь…
Поздно,
к полуночи,
                      рядом сидели.
Ефим навалился на бумажный клок.
«Значит, чигирь?!
                                На голодаевском наделе?
А чей он?
                  Не знаешь ты?
                                            Эх, милок!
Я ж тебя гонял в Голодаевку, к куму,
был надел его,
                              а теперь он наш!»
— «Наш?!» —
                       Кузьма поглядел угрюмо.
«Вот именно!
                     С голоду всё отдашь.
Значит, чигирь.
                            На колесе, значит, кружки.
Крутятся, воду льют в желоба.
Значит, так и черпают друг за дружкой…—
шептал Ефим. —
                          Попробуем,
                                                  может, судьба!
Училищу — конец!
                                 И берись за это.
Цыть! Не вякай!
                                 Ты и так голова.
Завтра же берись, сделаем за лето!
Отец: твой не бросает на ветер слова…»
И пошли подводы
                                с камнем и тесом.
Ефим приторговывает битую баржу,
нюхает водку оттянутым носом,
встает и качается:
                                   «Всех свяжу!
Буду с водою!
Буду с поливой!
Не отощает наша сума!
Эх, и смышленый,
                                эх, и пытливый
сынок мой,
                     опора моя —
                                               Кузьма!»
7. НЕВЕСТА
Отпахали,
                       откосили,
                                             отмололи на селе…
Урожай пришел в Быково
                                             в девятьсот седьмом году.
Тут —
             на дочери обнова,
                                                   там — отец навеселе,
и дымки из труб летают, кружатся на холоду.
У Денисова Ефима
                                   пир запенился с утра.
«Сколько же ему?»
— «Семнадцать!»
— «А моей шестнадцать лет!..»
— «Выпьем, сват!
                                 Давай родниться!
Мы с тобой —
                        с горой гора!
Нам — Денисовым, Баженовым —
                                                        по силе разных нет!»
— «Ты куда пшеничку ставил?»
— «Вверх. А ты?».
— «И я туда».
— «Хорошо пошла.
                                  Арбузы тоже нас не подвели…»
— «У тебя, Ефим, пожалуй,
                                                больше всех теперь земли!»
Ловко отвечал Денисов:
«Не жалеем мы труда!
Наше дело — риск,
                                  орлянка,
                                                то ли будет, то ли нет.
Что  ни дальше — гуще, чаще
                                                 череда сухменных лет.
И земля скудеет сильно,
                                                не дает уже того;
засевай четыре клина
                                          там, где брали с одного».
— «Видно даже по скотине:
                                             не скотина — мелкота.
Да, а Волга как мелеет!
                                       Ширина совсем не та».
— «Всё стареет,
                          всё скудеет,
                                               что там будет впереди!»
— «Нам еще, пожалуй, хватит,
                                                  только больше борозди!»
— «Да, земля уже устала,
                                            отдает последний сок».
— «Больно люду много стало,
                                                     надо каждому кусок».
— «Урожай на голь людскую
                                                очень сильно в гору прет…»
— «Ну! Давно бы землю съели,
                                                            если б только лезла в рот!..»
— «Выпьем, сват!»
— «Держаться надо, там бунтует всюду люд».
— «А у нас-то, слава богу,
                                             в пятом вычистили блох…»
— «Ты за мельницей гляди-ка:

Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)