Стихотворения и поэмы - [96]

Шрифт
Интервал

Вон по всей округе
хамы гнезда вьют!
Вот и цену сбили,
каждый вроде туз!
По двое плодились
на один арбуз.
Не прощу обиды,
постоять могу.
Подождите, гниды,
всех
           согну в дугу!
К Петербургу двину,
у других скуплю,
сдам наполовину,
но не уступлю.
Погоню на бахчу
голь и татарву
и своих
              в придачу
в поте надорву!
Выйду крупным риском,
наверх поплыву —
 к Рыбинску,
                    к Симбирску
а не то
              в Москву.
Всех скручу!
Пойдете
в чем жива душа…»
Белеют волны брызгами на взлете.
Стоял Денисов,
                            тяжело дыша.
Рвал ветер космы,
                                с головы сгребая,
бросал песок в пучину кутерьмы,
и, сам
              в пучине Волги
                                        погибая,
назад,
                к базарам,
                                        зачесывал дымы,
как будто он
                        тянул село Быково
за волосы
                      на гибель за собой.
На берегу столпились бестолково
дома, домишки — плотною гурьбой,
но их держала степь:
                                          попробуй сдерни,
уже им не страшны теперь ветра.
На много верст,
                               осев,
пуская корни,
шли в глубь степей
                                  Быковы. Хутора.
4. НАЧАЛО ВЕКА
В конце февраля отпустила погода,
снег на Волге искрится,
                                             аж режет глаза.
Опять зарекрутнивают много-народа,
через Волгу
                     на Царицын
                                             потянулись воза.
Криком исходят
                              быковские бабы,
заламывая руки, пугают коней,
падают бессильно в снеговые ухабы,
ползут,
             держась за копылы саней,
А тут еще трахома
                              на каждом человеке,
у докторской избы
                                   под конвоем ждут,
когда,
             им отвернув красномясые веки,
ляписом и купоросом их обожгут.
«Надо бы полегче:
                               гольтепа что порох,
огнем угрожает военный крах!..»
Каждое движение,
                                    каждый шорох
в душе у Ефима рождает страх.
Панечкин дождался:
                                    прошлись по амбарам,
разграбили что можно,
                                        грозили огнем.
Степной и Баженов выделили даром:
«Прими, народ!..»
(«А потом вернем!»)
А вчера на зорьке ахнуло Быково:
стражники спешились на Столбовой.
И стало непривычно тревожно и ново —
и покатился по улицам стон и вой,
И вслед за рекрутскими
                                            ледовой тропкой
сегодня двинулся в дальний путь
возок с Мазуровым
                                     и Дремлюгой Степкой,
так окровавлены, что страшно взглянуть.
Долго Кузьма бежал за ним с обрыва,
валенки в сугробах черпали снег,
бежал, задыхался, дыша торопливо,
домой повернул,
                              ускоряя бег.
Во двор,
                на крыльцо
                                       и в горницу с криком
влетел
               и чужого не заметил от слез.
«Тятя,
          скорей,
                       догони,
                                     верни-ка!
Гаврилу куда-то солдат повез!..»
— «Кого?» —
                   остановил незнакомый голос.
Кузьма столкнулся взглядом с мясистым лицом.
Оперев на шашку ус, похожий на колос,
урядник за столом
                                   восседал с отцом.
«Какой Гаврила, а? Не Мазуров ли это?»
Ефим махнул рукой в бородавках колец:
«Поденщиком работал у меня три лета,
Кузьку к себе привязал,
                                              подлец!»
Плакал Кузьма, ни на кого не глядя.
«Цыть, сопляк!
Ума еще нет».
Урядник рассмеялся:
                                   «Вот тебе и дядя!
Сколько мальчонке?»
                                    — «Четырнадцать лет».
Звякают стаканы.
                               «Кузька, вот что:
ну-ка быстро тулуп надень,
сбегай моментом,
                                     что она там, почта,
газеты не приносят четвертый день!..»
Лбами соткнулись, оборвали песни…
«Где? —
                рычит урядник. —
                                        Быть не могёт!
Читай!..»
Кузьма прислушался.
«Царицынский вестник».
Февраль. Двадцать третье. Пятый год.

«Забастовка. Совершенно неожиданно 14 февраля на французском заводе рабочие в количестве 3000 человек объявили администрации забастовку. По требованию, рабочих были остановлены машины и выпущен из паровиков пар. 16 февраля забастовали рабочие на мукомольной мельнице Гергардт, на чугунолитейном заводе Гардиена и Валлос, в механической мастерской братьев Нобель, на механических заводах Грабилина и Серебрякова. 18 февраля к забастовщикам присоединились все лесопильные заводы, типографии и часть пекарен. Происходили большие сборища рабочих на улицах. В этот же день в царицынском затоне прекратили работу рабочие, имеющие отношение к ремонту судов.

Не выходившие с 19 февраля местные газеты первый раз выпущены 23 февраля».

«Что делают!.
                         Чувствуешь, что там творится? —
Урядник встал, шатаясь.—
                                             Вон он где, яд!
Наших крамолой снабжает Царицын…»
Ефим перекрестился:

Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)