Стихотворения и поэмы - [97]

Шрифт
Интервал

«И что там глядят?»
— «Не умеют, вот что, меня бы туда-то,
я бы всё пронюхал, загодя раскрыл…»
Кузьма спасал Мазурова,
                                              убивал солдата.
Потом над зимней Волгой взлетел без крыл…
5. ГОЛОДАЕВСКИЙ ЕРИК
Рвется высокий конь каурый,
боится разливной воды,
вбок
         круглым глазом водит хмуро:
«Куда ты гонишь без нужды?».
Почуял
всадник весом мелок,
хотя знаком ему на вид,
и шею завернул умело,
достать губами норовит.
А всадник полонен весною,
он с Волги взор не сводит свой.
Сюда
           дорогой гнал степною,
отсюда — топью лутовой
В Голодаевку
                       с приказаньем
отец послал:
                      поезжай,
                                      спеши.
Семь верст не дорога, а наказанье.
А там
              на улицах
                               ни души.
И там
           прошлогоднее злое лето
голодом вымотало к весне.
В избы входил, —
                            всё одна примета:
лежат распухшие, в полусне.
Жуткий голод
                       стоит и в Быкове.
Хлеб дома в горле стоит, как ком.
Сумки, припрятанные наготове,
Бабаеву Федьке
                          тащил тайком.
Под взглядом отцовским
                                              дрожали руки,
а всё же украдкой давал, носил.
И там, в Быкове,
                             и тут, в округе,
держался народ
                                      из последних сил.
Дом отыскал,
постучал в ворота,
хозяина сразу узнал:
                                  зимой
к отцу приезжал он, ругались что-то,
но с рожью в мешках уехал домой.
Хозяин узнал:
                        «От Ефима? Схожи…»
— «Тятька вам передать велел,
мол, срок прошел,
                                 мол, ждать не может,
мол, по уговору
                           берет надел…»
Качнулся хозяин,
                            осел на приступок,
спиной отворяя сенную дверь:
«Изверги вы
Твой отец
                                                 преступник:
всё пожирает…
                          Зверь, зверь!..»
Рвется высокий конь каурый,
боясь разливной весенней воды;
глазом настороженным водит хмуро:
 «Куда ты гонишь без нужды?»
Кузьма задумался
                               и вразвалку
сидит.
               Вдоль Волги едет юнец,
не по сухому —
                         Калиновой балкой, —
а лугом.
Поймал бы его отец!
Он думает:
«Будет страдать скотина,
сиротская убыль,
медлит вода,
„шубой“ луга покрывает тина,
трава не пробьется,
                                         опять беда!..»
Дунул свежак, валы побежали.
Волга…
Кузьма придержал коня.
Волга…
Как мучаются волжане,
не знаешь!
                   Течешь, красотой дразня.
Он думает:
«Пользы от Волги нету,
рядом, в степи, без воды всегда.
В страхе люди трясутся к лету:
что будет —
пожары иль голода?..»
Дальше едет Кузьма.
                                      «Не шутка —
такое названье
не зря дано.
„Голодаевка“ —
прямо жутко.
Видно, голод знаком давно.
Когда дожди — не узнаешь природу:
пшеница — морем,
                                 а рожь — стеной.
Поднять бы в поле волжскую воду…
А сила?
              Это вопрос иной…»
Едет он.
                   Справа пологий берег,
слева степь.
На его пути —
водой наполненный длинный ерик,
ни переехать,
                       ни перейти.
Рвется высокий конь каурый,
боится разливной воды,
глазом настороженным водит хмуро:
«Куда ты лезешь без нужды?»
Конь храпит, назад оседая,
а всадник, не отрывая глаз,
глядит на то, как волна седая
хлещет обратно, сквозь узкий паз.
Вдогонку за Волгой, ушедшей в ложе…
из ерика,
                ставшего озером вдруг,
летит ручей, тишину тревожа.
Вода
              выскальзывает
                                                из-под рук…
Закрой-ка ерик сейчас запрудой,
воды тут хватит на сто полей!
Кузьма горячится:
                            «Черпай оттуда.
Налево — залежь,
                                    вспаши,
                                                       полей…
А чье это всё?
                               А кто это может?
Никто не подумает,
каждый слеп.
каждый землю худую гложет.
Нет дождя,
                    пропадает хлеб…
Каждый мечтает о жизни лучшей,
а сами,
              руки опустив совсем,
от голода до голода надеются на случай,
на господа…
Эх, показать бы всем!..»
Ходит конь,
                       не стоит каурый,
Кузьма направил его в объезд.
Быково виднеется грядкой бурой,
в небо воткнуло церковный крест.
6. ЧИГИРЬ
С полей вернулся Ефим не в духе:
«Весна!
                За всем успевай гляди,
а в доме — то малые, то старухи,
помощи ни от кого не жди».
Отец Денис соображает туго,
с печки ворчит всё:
                                  «Порвешь ты рот!
Умерься,
людей не злоби, хапуга.
В кого ты только?
Не наш ведь род!»
— «Сам не мог, а меня пугает.
Немочь, нишкни себе на печи.
Время не то,
                           и земля другая…
Ты, отживший,
                            сиди, молчи!..
Раз продают, почему не взять-то?
Так и скупаю за наделом надел.
Не надорвусь.
                              Наше дело свято.
Только поворачивайся —
                                               столько дел.
Продадут последнее, голод не тетка,
и так уж скопился порядочный куш,
а время тревожное.

Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)