Стихотворения и поэмы - [102]

Шрифт
Интервал
А берег далеко,
                    чуть видно — валит валом
на берег —
                       еле видно —
                                              сбегается народ.
«Калач!» — кричит Кузьма.
                                              Над Волгой эхо тает.
«Плыву!..»
                «У-у…» — разносится вдоль вспененной реки…
Калач плывет,
                        вокруг него рыбья стая:
и тощие чехони,
                          и щуки,
                                      и мальки.
Рукой Кузьма ударит —
                                        пугает,
                                                   мало толку.
Нырнул —
                увидел снизу:
                                           калач рыбешки жрут,
плывут со всех сторон,
заполонили Волгу,
едят калач,
                     друг дружку,
                                          его боками трут.
Кричит Кузьма:
                       «Спасайте!»
                                              И движется рывками,
а люди там молчат,
молчание окрест.
Кузьма плывет,
                             бьет по воде руками,
и ртом калач толкает,
                                  и ест его,
                                                        и ест…
«…Нарочно людей убивают голодной бедой!»
— «В Быкове садились?»
                                        — «В Быкове».
                                                                 — «А я был на вахте».
— «Не заметь я — подмяли бы…»
                                                        — «Совсем молодой!»
— «Их двое! Девица — у буфетчицы Кати».
— «Его не видали тут?»
                                       — «Нет».
                                                     — «Не пускай никого,
и так уж доносят:
                                 политических возим».
— «Он сильнее листовок,
                                                 показать бы его
всем рабочим Царицына…»
— «А куда они?»
                            — «Спросим…»
— «Я пошел.
                       Отдежурю у Пролейки — зайду».
Сквозь шепот
                         выступил металлический клёкот
и мощное уханье двигателя на ходу.
Взмыл привальный гудок,
                                                   раскатываясь далёко.
Встрепенулся Кузьма, п
риподнялся —
                              и снова
на подушку склонило.
Сиял в потолке огонек.
«Спите?..»
                 Голос напомнил ему полушепот
                                                                          до слова.
«Как же я ослабел так?..»
— «Ничего, паренек».
— «Паренек, а Наташа?»
                                         — «Жена? Молодые ребята!
Что ж, она молодцом!
                                      Быковские, значит…
                                                                          Кто я?
Я механик.
                        Ушел кто?
                                         Значит, ты слышал, а я-то…
Тот
          масленщик Степан Близнецов,
                                                                  мы друзья.
Ну, а ты чей?
                     Денисов?
                                       Фамилию слышал как будто».
Кузьма промолчал,
                                           всё глядел
на седые вихры, на плечи крутые…
«Это ваша каюта?»
Механик кивнул:
«Да, моя, до поры…»
Каюта подпрыгивала,
и необычно сияли
пузырьки в металлических сетках у потолка.
«Это и есть электрический свет?
                                                        А нельзя ли
взглянуть на машину?»
— «Всё можно.
Лежите пока…»
11. ГОРОД
«А вот и Царицын!
                                  По названью привычен,
только городом царским не был он,
                                                              молодой.
Так ордынцы прозвали:
                                         Желтый остров — Сари-Чин,
И речушку
Сари-Су звали —
                           желтой водой».
Варламов с Кузьмой и Наташей смотрели
из окна.
             Пароход вышел на разворот.
«Не забыл?
                         Значит, спрашивай:
                                                           слесарь Апрелев.
На французском он,
                                    в „русской деревне“ живет».
Из пролета
                     толпа понесла,
                                                   а навстречу
гологрудые грузчики мчались гуськом:
«Эй, изволь, сторонись!
Задавлю!
Изувечу!..»
Сзади в спину татарин толкал сундуком.
Понесло через пристань,
                                            на мостки отшвырнуло.
Гнулись доски к воде под напором людей.
Горы бочек и ящиков.
С берега дуло
крепким запахом пота, рогожи, сельдей.
Шли, держась друг за друга;
                                                 от берега в гору
деревянная лестница круто вела.
Высоко как! И страшно!
Вернуться бы впору.
Одолеешь ступень, а нога тяжела.
Шли и шли, задыхаясь.
На площадках скрипучих
спали, резались в карты, ревя, босяки,
и лежали кругом
                              на обветренных кручах
бородатые дети великой реки.
Шли и шли…
                    Всё кружилось в глазах.
                                                                На ступени
приседали
                    и видели Волгу внизу.
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)