Стихотворения и поэмы - [101]

Шрифт
Интервал

Кузя!
          Зачем казниться?
Смири гордыню, простит отец! —
крикнул Ефим, рыдая,—
Слышишь, опора моя, пойдем,
рука моя правая, сын мой!»
Ефим Денисов на лавку сел,
лицо опустил в ладони.
Винный угар по избе пошел,
сердце сковала жалость.
Нависла тяжелая тишина,
дышали глаза Наташи.
Дверь отворилась.
                                 Две чьих-то руки
мешок поставили к стенке.
«Что это?» — хрипло спросил Кузьма.
«Мука», — из сеней сказали.
«Тятя, зачем ты сюда пришел?..»
— «Кузя,
                 мать пожалел бы!..»
— «Тятя, хлеба много у нас?»
— «Хватит, сынок, идемте.
Хватит!
                Нонче уже бегут,
а с рождества повалят,
наделы сожмем у себя в руках
еще десятин на двести…»
— «А люди?»
— «А люди спасутся мной,
а там уж не наше дело.
На свете
               каждый сам за себя,
бог лишь за всех единый…»
Трудно Кузьме,
                           устал он сидеть,
в угол плечом ввалился.
«Тятя, давайте хлеб раздадим
всем, кому смерть приходит…»
— «Кузя!..»
— «Можешь, тятя, давай…»
— «Кузя, ты что, сыночек?!»
— «Слышишь, тятя, давай отдадим!»
— «Задаром, что ли?»
— «Задаром…»
— «Цыть, сопляк,
                              не смирился ты,
Гордец!
              Пропадешь ты,
                                          выродок мой!
Так над отцом смеяться!..»
— «Уйди! — прошептал, слабея, Кузьма.
Уйди!»
            Засвистели двери…
«Муку забери!»
                       Метнулся Кузьма,
мешок уцепил руками,
свалил его, покатил за порог
сквозь сени.
                        Сорвал завязку,
грудью в сугроб столкнул с крыльца
и сам повалился следом…
«Уйди! Навсегда!
                               Не хочу твоего…
ничего,
             что содрал ты с кровью!..
Отзовется тебе,
                          отольется тебе…
тебе
                   и другим,
                                        на свете!..»
Можно даже уснуть на ходу,
ступни бы если так не ломило.
Идет к колодцу.
                              На холоду
его совсем покидает сила.
Легкий,
              он виснет на журавце,
пока не сорвет с ледяного припая.
Белеют пятнышки на лице,
и сон приходит,
                            глаза слипая.
«Эй, в колодец слетишь, сосед!»
— «Федя!..»
— «На срубе уснул.
                                   Гляди ты!..»
Федор Бабаев и сам присел
на край колоды,
                           глаза закрыты.
Они, себя тормоша, берут
воду,
          в каждом ведре по кружке,
несут,
            совершая великий труд,
идут,
          мешая уснуть друг дружке…
В марте
             семнадцатого числа
Волга проснулась,
                                 вздохнула Волга,
лед разорвала
                            и понесла.
Как ты, родная, томила долго!
Бушует над Волгой ледовый гром,
крыги на острова полезли.
Быково
            дышит
                                 распухшим ртом
в жару
           голодной своей
                                           болезни.
Кузьма, отталкивая полусон,
шатаясь, шел добирать солому,
раз десять
                  с охапкой садился он,
пока проходил от сарая к дому.
Наташа, держась рукой за шесток,
затапливала от последней спички,
слушала:
                булькает кипяток, —
рогач покручивала
                                по привычке.
Потом на крыльце сидели вдвоем
и удивлялись:
                         «Весна, смотри-ка!
Небо чистое, как водоем!»
Тихо:
         ни рева, ни зова, ни крика.
«Кузя, ведь это из-за меня
твое мученье…»
                       — «Наташа, что ты!
С тобой мы
                   единственная родня!
Пускай подавятся,
                                     живоглоты!
На всём:
                на пожарах,
                                     на голодах —
руки греют!..
Уедем, Ната?
Так-то не бедствуют в городах,
хлеб в городе есть,
                                    говорят ребята».
— «Боюсь я!..»
— «В Царицыне будем самом,
двенадцать часов отработал — и дома».
— «Боюсь я…»
— «И книги там…
                          Люди с умом…»
Всё кружит и кружит тяжелая дрема.
Сидели и слушали:
                              нет ли гудка?
Гудки мерещились,
                                    выли,
                                                звали.
Пароходы издалека
наплывали и наплывали.
Он глянул на солнце, резь превозмог,
увидел:
                с краями полная чаша,
в ней солнце,
                        пуская легкий дымок,
кипит и булькает, словно каша.
10. ВАРЛАМОВ
Ну что же там качается
                                        чуть заметной точкой?
Течение несет,
                              волна толкает в бок.
То кажется арбузом,
                                       то бакеном,
                                                             то бочкой.
Кузьма плывет,
                          устал.
                                       Гребок,
                                                   еще гребок…
Вот рядом, брать пора,
                                         но волны взяли сами.
Он вновь подплыл — волна рванулась вскачь.
Кузьма нырнул,
                           и вот плывет перед глазами
разбухший на воде
                                       громадный калач.
«Наверно, с парохода иль с пристани упал он», —
решил Кузьма
                       и тихо
                                    толкнул калач вперед.

Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)