Стихотворения и поэмы - [32]

И грамотку на бонбу. —

Судьба играла иль момент?

Спокойно комендант

На бомбу выдал документ,

Поскольку был педант.

Извлечь фугас из-под земли,

Из отчего подвала

Луке саперы пособли

За самогон и сало.

Добро, законное почти,

Взвалил он на подводу.

— Я благодарствую!.. Пади! —

Огрел коня — и ходу.

Его поток пространства гнал,

Поток тоски и света.

Он Лизавету поминал…

Пустое, Лизавета!

Позавалился ястребок

За Северский Донец.

Позакатился перстенёк

В неведомый конец.

Слова Луки — сплошной туман,

Любовь Луки — татарник.

Война ветвила ваш роман,

Как северный кустарник.

Дремал забытый хуторок

У самого обрыва.

Внизу, как тихий говорок,

Река толклась лениво.

Замолк у крайнего окна

Тягучий скрип колес.

Встречай, военная жена!

Лука добро привёз.

— Чего ты хочешь, волчья сыть? —

Лука сказал: — Лопату!

Хочу себя оборонить.

Давай и ты за хату.

— Взорвется бонба или…

— Цыц! —

Застрявшая ромашка

Блеснула меж колёсных спиц.

Жена вздохнула тяжко.

И, обрывая белый цвет,

На бомбу говорила:

— Да или нет, да или нет? —

В глазах её рябило.

Число всегда рябит. Оно

Пустое, Лизавета!

Ему предела не дано,

И ты не жди ответа.

Люби за синие глаза,

За белое лицо.

Люби за то, за что нельзя,

И плюнь через плечо.

Он проложил подземный ход

Из погреба к фугасу.

Зарылся в землю, словно крот,

И дожидался часу.

— Ты посади поверх цветы! —

Решил он торовато. —

На свете трое: я и ты,

И… — он увидел брата.

Рукой прикрыл свои глаза,

А во поле сверкает,

— Откуда свет? Смотреть нельзя!

Аль зеркало сияет? —

Из уцелевшей глубины

Невидимого дома

Оно сияло со стены

Неверно и бездонно.

Дохнула с зеркала гроза,

И брата тень шагнула,

И заслонила небеса

Гигантская фигура.

Но искажённые черты

Ушли в поля и пашни.

— Да, только трое: я и ты… —

Она вскочила: — Наши! —

Лука на слитный гул и ход

Из-под ладони глянул:

— Ну, слава богу! Русь идёт…

И в тёмный погреб канул.

Прошёл на Запад шум шагов,

На край иной земли.

Померкли языки штыков,

И вишни расцвели.

Был полк вином победы пьян

И верностью подруг.

Пришёл Степанчиков Степан,

Но без обеих рук.

Пропали руки на войне,

Остались от стенанья

На левой культе только «Не…»

— Вот образ отрицанья!

Победа! Сталин поднял тост.

Возник перед зерцалом.

«Я пью!..» — ему он произнёс

И чокнулся бокалом.

И гром по свету разнесло.

Я видел Русь с холма:

Мария плакала светло,

И строились дома.

Поэма презирает смерть

И утверждает свет.

Громада времени, вперёд!

Владимир, твой черёд.

Из Сталинградской хроники

ПОСВЯЩЕНИЕ

Сотни бед или больше назад

Я вошёл в твой огонь, Сталинград,

И увидел священную битву.

Боже! Узы кровавы твои.

Храм сей битвы стоит на крови

И творит отступную молитву.

Я молюсь за своих и чужих,

Убиенных, и добрых, и злых.

Но когда человек убивает,

Он становится зверя страшней

В человеческом доме страстей;

И мне жаль, что такое бывает.

Кто я? Что я? Зегзица огня.

Только знаю, что, кроме меня,

Эту битву никто не закончит.

Знаю: долго во имя любви

Мне идти по колено в крови

Там, где тьма мировая клокочет.

Волга, Волга — текучая твердь!

Начинается битва, где смерть —

Явь и правда особенной жизни.

Поднимаю свой голос и зрак:

Отче! Я в Твоей воле… Итак,

Посвящаю поэму Отчизне.

1995

СВЯЗИСТ ПУТИЛОВ

Нерв войны — это связь. Неказиста,

Безымянна работа связиста,

Но на фронте и ей нет цены.

Если б знали убогие внуки

Про большие народные муки,

Про железные нервы войны!

Принимаю по русскому нраву

Я сержанта Путилова славу.

Встань, сержант, в золотую строку!

На войне воют чёрные дыры.

Перебиты все струны у лиры…

Ужас дыбом в стрелковом полку.

Трубку в штабе едва не пинали.

Связи нет. Два связиста пропали.

Полегли. Отправляйся, сержант!

Полз сержант среди огненной смази

Там, где рвутся всемирные связи

И державные нервы шалят.

Мина в воздухе рядом завыла,

Тело дёрнулось, тяжко заныло,

И руда из плеча потекла.

Рядом с проводом нить кровяная

Потянулась за ним, как живая,

Да и вправду живая была.

Доползло то, что в нём было живо,

До смертельного места обрыва,

Где концы разошлись, как века.

Мина в воздухе снова завыла,

Словно та же была… И заныла

Перебитая насмерть рука.

Вспомнил мать он, а может, и Бога,

Только силы осталось не много.

Сжал зубами концы и затих,

Ток пошёл через мёртвое тело,

Связь полка ожила и запела

Песню мёртвых, а значит — живых…

Кто натянет тот провод на лиру,

Чтоб воспеть славу этому миру?..

Был бы я благодарен судьбе,

Если б вольною волей поэта

Я сумел два разорванных света:

Тот и этот — замкнуть на себе.

1995

КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ — КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ

Гвозди-вести — не слухи войны

Командирам на фронте важны,

Уж потом они кости кидают.

Вот солдата призвал генерал:

— Ганс, ты щи у Ивана хлебал.

Что у русских?..

— Они заседают.

— Быть не может!..

ОДИННАДЦАТЬ РАЗ

Гром атаки развалины тряс.

Гасит Волга чужие снаряды.

Поднимаю спустя много лет

Протокол заседанья на свет:

«Осень. Рота. Завод «Баррикады».

«— Первый долг комсомольца в бою?»

«— Грудью встать за святыню свою».

«— Есть причины, когда он уходит?»

«— Есть одна, но неполная: смерть…»

Молодой современник, заметь:

Высота этих строк превосходит

Письмена продувных мудрецов,

Не связавших начал и концов

В управлении миром и богом…

Ганс, — гранату! В двенадцатый раз

Гром атаки руины потряс,

Но в тринадцатый вышел нам боком.

Рус, сдавайся! Накинулся зверь…

Комсомол не считает потерь,