Стихотворения и поэмы - [20]

Среди трёх сосен, где талант зарыт,

На лунных бликах, на воде бегущей

Федора-дура встала и стоит.

На лезвии ножа, на гололеде,

На точке i, откуда чёрт свистит,

На равенстве, на брани, на свободе

Федора-дура встала и стоит.

На граблях, на ковре-пансамолете,

На колокольне, где набат гремит,

На истине, на кочке, на болоте

Федора-дура встала и стоит.

На опечатке, на открытой ране,

На камне веры, где орёл сидит,

На рельсах, на трибуне, на вулкане

Федора-дура встала и стоит.

Меж двух огней Верховного Совета,

На крыше мира, где туман сквозит,

В лучах прожекторов, нигде и где-то

Федора-дура встала и стоит.

1993

ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК

Он возвращался с собственных поминок

В туман и снег, без шапки и пальто,

И бормотал: — Повсюду глум и рынок.

Я проиграл со смертью поединок.

Да, я ничто, но русское ничто.

Глухие услыхали человека,

Слепые увидали человека,

Бредущего без шапки и пальто;

Немые закричали: — Эй, калека!

А что такое русское ничто?

— Всё продано, — он бормотал с презреньем, —

Не только моя шапка и пальто.

Я ухожу. С моим исчезновеньем

Мир рухнет в ад и станет привиденьем —

Вот что такое русское ничто.

Глухие человека не слыхали,

Слепые человека не видали,

Немые человека замолчали,

Зато все остальные закричали:

— Так что ж ты медлишь, русское ничто?!

1994

КОСЫНКА

Весна ревнует русскую глубинку.

Люби и помни, родина моя,

Как повязала синюю косынку

И засмеялась девочка твоя.

Всё лето грезит знойная глубинка

Живой водой и мёртвою водой.

И выгорает синяя косынка

На голове у девки молодой.

Туманит осень серую глубинку,

И с головы у женщины седой

Срывает ветер смертную косынку,

Косым углом проносит над водой.

Забило снегом бедную глубинку,

И унесло за тридевять морей

Косым углом летящую косынку —

Седой косяк последних журавлей.

Опять весна — и в русскую глубинку

Весёлый ветер гонит журавлей.

И надевает синюю косынку

Та девочка, которой нет живей.

1997

КЛАССИЧЕСКАЯ ЛИРА

Жизнь улеглась... Чего мне ждать?

Конца надежде или миру?

В другие руки передать

Пора классическую лиру.

Увы! Куда ни погляжу —

Очарованье и тревога.

Я никого не нахожу;

А кто и есть, то не от Бога.

И все достойны забытья.

Какое призрачное племя!

Им по плечу мешок нытья,

Но не под силу даже время.

Когда уйдёт последний друг

И в сердце перемрут подруги,

Я очерчу незримый круг

И лиру заключу в том круге.

Пусть к ней протянут сотни рук

Иного времени кумиры,

Они не переступят круг

И не дотронутся до лиры.

Пусть минет век, другой пройдёт,

Пусть всё обрыднет в этом мире, —

Круг переступит только тот,

Кому дано играть на лире.

Я буду терпеливо ждать,

Но если не дождусь поэта,

И лира станет умирать, —

Я прикажу ей с того света:

— Окружена глухой толпой

Среди загаженного мира,

Играй, играй сама собой,

Рыдай, классическая лира!

Небесной дрожью прежних дней

Она мой прах в земле разбудит,

Я зарыдаю вместе с ней...

Пусть лучше этого не будет!

1997

ОТПУЩЕНИЕ

Мы все бессмертны до поры.

Но вот звонок: пора настала.

И я по голосу сестры

Узнал, что матери не стало.

В безвестье смертного конца

Её планида изломилась.

Ушла кровинушка с лица,

Оно мгновенно изменилось.

Я знал прекрасных матерей,

Но мать моя была прекрасней.

Я знал несчастных матерей,

Но мать моя была несчастней.

Еще в семнадцатом году,

В её младенческие лета,

Ей нагадали на звезду,

Ей предрекли родить поэта.

Ни доли нет, ни смерти нет,

Остался тёмный промежуток.

Горел закат двух тысяч лет

И выжигал её рассудок.

Она жила среди теней

И никого не узнавала.

"Пустите к матушке моей!" -

Так ненароком и сказала.

Бездомный прах сестра везла.

Была дороженька уныла

В тот город, где уже звала

Странноприимная могила.

О, город детства моего!

О, трепет юности печальной!

Прошла, как искра, сквозь него

Слеза любви первоначальной.

Давно мой дух не залетал

Туда, в забытые пенаты...

На курьих ножках гроб стоял

Под зимним небом, возле хаты.

Да слух ловил средь бела дня

Сребристый звон святой церквушки.

Вздыхала дальняя родня,

Крестились старые старушки.

Я подошёл, печаль тая.

Взглянул и вздрогнул, как от грома.

В гробу лежала мать моя,

Лицо мне было незнакомо.

О том не надо вспоминать,

Но что-то в сердце изломилось:

- Не узнаю родную мать.

Её лицо так изменилось!

- И мы её не узнаём, -

Сказали старые старушки:

- И мы, и мы не узнаём,

Её заветные подружки.

Повесив голову на грудь,

Я ощутил свой крест нательный.

Пора держать последний путь

На крест могильный, сопредельный.

На помощь волю я призвал,

Над прахом матери склонился.

- Прости! - и в лоб поцеловал...

И гроб в могилу опустился.

И вопросил я на краю,

В могильный зев бросая шапку:

- Она узнает мать свою?

Она узнает нашу бабку?

Сестра не слышала меня

Сквозь поминальный звон церквушки.

Молчала дальняя родня

И все заветные старушки.

Зияла огненная высь,

Вбирая холод подземельный.

Сошлись и снова разошлись

Могильный крест и крест нательный…

Сестра! Мы стали уставать,

Давно нам снятся сны другие.

И страшно нам не узнавать

Воспоминанья дорогие.

Зачем мы тащимся-бредем

В тысячелетие другое?

Мы там родного не найдем.

Там всё не то, там все чужое...

1997

ГДЕ-ТО В ТОКИО ИЛИ В ГОНКОНГЕ

Я в тумане сижу среди белого дня,

Даже ясные очи заволгли...

Ободрали однажды, как липку, меня

Где-то в Токио или в Гонконге.

Ни червонцев, ни паспорта, в гроб вашу стать!

Хоть рыдай старорусским рыданьем!