Стихотворения и поэмы - [32]

Вакхически рдеть

Сумеем на пиршестве Кома!

<Октябрь> 1818

* * *

Где же он и с кем — поэт?

Музы, дайте мне ответ!

— Мы везде его найдем:

Он с людьми, во всем им равен;

С нищим он и с королем,

С тем, кто низок, с тем, кто славен;

Обезьяна ли, Платон —

Их обоих он приемлет;

Видит все и знает он —

И орлу, и галке внемлет;

Ночью рык зловещий льва

Или тигра вой ужасный —

Все звучит ему так ясно,

Как знакомые слова

Языка родного…

Октябрь 1818

СОВРЕМЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Любовь! Игрушка лени золотой!

Кумир, такой божественно-прекрасный.

Что юность, в упоенье расточая

Ей сотни тысяч ласковых имен,

Сама себя божественною мнит

И, праздная, безумствует все лето,

Гребенку барышни признав тиарой,

Стрелой Амура — биллиардный кий.

Тогда живет Антоний в Брунсвик-сквере,

И Клеопатра — в номере седьмом.

Но если страсть воспламеняла мир,

Бросала в прах цариц и полководцев,

Глупцы! — так вашу мелкую страстишку

Сравню я только с сорною травой.

Восстановите тот тяжелый жемчуг,

Что растворен царицею Египта,

И хоть на вас касторовые шляпы —

Я вам скажу: вы можете любить!

1818

ГИПЕРИОН

Фрагмент

КНИГА ПЕРВАЯ

В угрюмой тьме затерянной долины,

Вдали от влажной свежести зари,

И полдня жгучего, и одинокой

Звезды вечерней, — в мрачной тишине

Сидел Сатурн, как тишина, безмолвный,

Недвижный, как недвижная скала.

Над ним леса, чернея, громоздились

Подобно тучам. Воздух так застыл,

Что в нем дыханья б даже не хватило

Пушинку унести; и мертвый лист,

Упав, не шевелился; и беззвучно

Поток струился под налегшей тенью

Низвергнутого божества; Наяда,

Таившаяся в темных тростниках,

К губам холодный палец прижимала.

Вдоль полосы песчаной протянулись

Глубокие, неровные следы

К стопам Сатурна. На холодном дерне

Покоилась тяжелая рука

Титана — равнодушная, немая,

Безвластная. Не открывая глаз,

Он словно к матери своей Земле

Клонился, ожидая утешенья.

Казалось, чтобы пробудить его,

Нет силы соразмерной. Но пришла

Та, что коснулась родственной рукою

Его широких плеч, склонясь пред ним

В почтительности скорбной и глубокой.

Она была богиней на заре

Рожденья мира; даже Амазонка

Предстала б карлицею рядом с ней;

Она могла бы гордого Ахилла,

За волосы схватив, пригнуть к земле

Иль Иксиона колесо — мизинцем

Остановить. Ее прекрасный лик

Был больше, чем у Сфинкса из Мемфиса,

Которому дивились мудрецы,—

Но как не походил на мертвый мрамор,

Как он светился красотой Печали,

Печали, что превыше Красоты!

Она прислушивалась к тишине

С тревогой — словно тучи первых бедствий

Растратили уже свои грома

И новые отряды тьмы зловещей

От горизонта двигались… Прижав

Одну ладонь к груди, как будто ей,

Богине, что-то причиняло боль

В том месте, где у смертных бьется сердце,

Другой рукою тронув за плечо

Сатурна и к виску его приблизив

Полураскрытые уста, она

Заговорила звучным, как орган,

Певучим голосом… Вот слабый отзвук

Тех слов (О, как ничтожна наша речь

В сравненье с древним языком богов!):

«Сатурн, очнись!.. Но для чего зову

Тебя очнуться, свергнутый владыка!

Могу ль утешить чем-нибудь? Ничем.

Увы, ты небом предан, и земля

Тебя, бессильного, не признает

Монархом; океан вечношумящий

Отпал от скиптра твоего; и мир

Лишился первозданного величья.

Твой гром, под власть чужую перейдя,

Грохочет, необузданный, в эфире,

Доселе ясном; молния твоя

Беснуется в неопытных руках,

Бичуя все вокруг и опаляя.

Мучительные, злые времена!

Мгновенья, бесконечные, как годы!

Так беспощадно давит эта боль,

Что не передохнуть и не забыться.

Так спи, Сатурн, без пробужденья спи!

Жестоко нарушать твою дремоту,

Она блаженней яви. Спи, Сатурн! —

Пока у ног твоих я плачу горько».

Как в летнюю магическую ночь

Под пристальным сиянием созвездий

Беззвучно грезит усыпленный лес,

И вдруг проходит одинокий шорох,

Как в море одинокая волна,—

И снова тишина, — так отзвучали

Ее слова. В слезях она застыла,

К земле припав своим широким лбом

И словно шелковистое руно

Рассыпав волосы у ног Сатурна.

Так минул месяц, совершив в ночи

Свои серебряные превращенья,

И целый месяц оставались оба

Недвижны, словно изваянья в нише:

Оцепенелый бог, к земле склоненный,

И скорбная сестра, — пока Сатурн

Не поднял от земли померкший взор

И, оглянувшись, не увидел гибель

Своей державы, весь угрюмый мрак

Долины той — и возле ног своих

Коленопреклоненную богиню.

И вот он начал говорить, с усильем

Ворочая застывшим языком,

И мелкою осиновою дрожью

Дрожала борода его: «О Тейя,

Супруга светлого Гипериона!

Дай мне взглянуть в твое лицо, чтоб в нем

Прочесть свою судьбу; скажи, сестра,

Ужель ты узнаешь Сатурна в этом

Бессильном образе? ужель ты слышишь

Сатурна голос? или этот лоб,

Изрезанный морщинами невзгод,

Лишенный драгоценной диадемы,—

Чело Сатурна? Кто исхитил силу

Из рук моих? Как вызрел этот бунт,

Когда, казалось, я железной хваткой

Держал Судьбу в могучем кулаке?

Но так случилось. Я разбит, раздавлен

И потерял божественное право

Влияния на ход светил ночных,

Увещевания ветров и волн,

Благословения людских посевов —

Всего, в чем может Высшее Начало

Излить свою любовь. Я сам себя

Не обретаю в собственной груди;

Не только трон — я суть свою утратил

И впал в ничтожество. Взгляни, о Тейя!

Открой свои бессмертные глаза

И взглядом обведи простор вселенной:

Пространства мглы — и сгустки ярких звезд,

Края, где дышит жизнь, — и царства хлада,