Стихотворения и поэмы - [4]

Мне хочется расколдовать ее морок,

Взять под руку мать, как слепое дитя,

От противней чадных, от жирных конфорок

Увесть ее на берег мира, хотя

Я знаю: он будет ей чуден и жуток,

Тот солнечный берег житейской реки…

Слепую от шор, охромевшую в путах,

Я все ж поведу ее ей вопреки!

1933

Двойник

Два месяца в небе, два сердца в груди,

Орел позади, и звезда впереди.

Я поровну слышу и клекот орлиный

И вижу звезду над родимой долиной:

Во мне перемешаны темень и свет,

Мне недоросль — прадед, и Пушкин —

   мой дед.

Со мной заодно с колченогой кровати

Утрами встает молодой обыватель,

Он бродит раздет, и немыт, и небрит,

Дымит папиросой и плоско острит.

На сад, что напротив, на дачу, что

   рядом,

Глядит мой двойник издевательским

   взглядом,

Равно неприязненный всем и всему, —

Он в жизнь в эту входит, как узник

   в тюрьму.

А я человек переходной эпохи…

Хоть в той же постели грызут меня блохи,

Хоть в те же очки я гляжу на зарю

И тех же сортов папиросы курю,

Но славлю жестокость, которая в мире

Клопов выжигает, как в затхлой квартире,

Которая за косы землю берет,

С которой сегодня и я в свой черед

Под знаменем гёзов, суровых и босых,

Вперед заношу свой скитальческий посох…

Что ж, рядом плетется, смешок затая,

Двойник мой, проклятая косность моя?

Так, пробуя легкими воздух студеный,

Сперва задыхается новорожденный,

Он мерзнет, и свет ему режет глаза,

И тянет его воротиться назад,

В привычную ночь материнской утробы:

Так золото мучат кислотною пробой,

Так все мы в глаза двойника своего

Глядим и решаем вопрос: кто кого?

Мы вместе живем, мы неплохо знакомы,

И сильно не ладим с моим двойником мы:

То он меня ломит, то я его мну,

И, чуть отдохнув, продолжаем войну.

К эпохе моей, к человечества маю

Себя я за шиворот приподымаю.

Пусть больно от этого мне самому,

Пускай тяжело, — я себя подыму!

И если мой голос бывает печален,

Я знаю: в нем фальшь никогда не жила!..

Огромная совесть стоит за плечами,

Огромная жизнь расправляет крыла!

1935

Сердце

Дивчину пытает казак у плетня:

— Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?

Я саблей добуду для крали своей

И светлых цехинов, и звонких

   рублей! —

Дивчина в ответ, заплетая косу:

— Про то мне ворожка гадала в лесу,

Пророчит она: мне полюбится тот,

Кто матери сердце мне в дар принесет.

Не надо цехинов, не надо рублей,

Дай сердце мне матери старой твоей.

Я пепел его настою на хмелю,

Настоя напьюсь — и тебя полюблю! —

Казак с того дня замолчал, захмурел,

Борща не хлебал, саламаты не ел.

Клинком разрубил он у матери грудь

И с ношей заветной отправился в путь:

Он сердце ее на цветном рушнике

Коханой приносит в косматой руке.

В пути у него помутилось в глазах,

Всходя на крылечко, споткнулся казак.

И матери сердце, упав на порог,

Спросило его: «Не ушибся, сынок?»

1935

Крым

Старинный друг, поговорим,

Старинный друг, ты помнишь Крым?

Вообразим, что мы сидим

Под буком темным и густым.

Медуз и крабов на мели

Босые школьники нашли,

За волнорезом залегли

В глубоком штиле корабли.

А море, как веселый пес,

Лежит у отмелей и кос

И быстрым языком волны

Облизывает валуны.

Звезда похожа на слезу,

А кипарисы там, внизу, —

Как две зеленые свечи

В сандалом пахнущей ночи.

Ты закурил и говоришь:

— Как пахнет ночь! Какая тишь!

Я тут уже однажды был,

Но край, который я любил,

Но Крым, который так мне мил,

Я трехдюймовками громил.

Тогда, в двадцатом, тут кругом

Нам каждый камень был врагом,

И каждый дом, и каждый куст…

Какая перемена чувств!

Ведь я теперь на берегу

Окурка видеть не могу,

Я веточке не дам упасть,

Я камешка не дам украсть.

Не потому ль, что вся земля, —

От Крыма и до стен Кремля,

Вся до последнего ручья —

Теперь ничья, теперь моя?

Пусть в ливадийских розах есть

Кровь тех, кто не успел расцвесть,

Пусть наливает виноград

Та жизнь, что двадцать лет назад

Пришла, чтоб в эту землю лечь, —

Клянусь, что праздник стоит свеч!

Смотри! Сюда со связкой нот

В пижаме шелковой идет

И поднимает скрипку тот,

Кто грыз подсолнух у ворот,

Тропинкой, города правей,

В чадры укрыты до бровей

Уже татарки не идут:

Они играют в теннис тут.

Легки, круглы и горячи,

Летят над сеткою мячи,

Их отбивают москвичи —

Парашютистки и врачи…

Наш летний отдых весел, но,

Играя в мяч, идя в кино,

На утлом ялике гребя,

Борясь, работая, любя, —

Как трудно дался этот край,

Не забывай, не забывай!..

Ты смолк. В потемках наших глаз

Звезда крылатая зажглась.

А море, как веселый пес,

Лежит у отмелей и кос,

Звезда похожа на слезу,

А кипарисы там, внизу,

Нам светят, будто две свечи,

В сандалом пахнущей ночи…

Тогда мы выпили до дна

Бокал мускатного вина,

Бокал за родину свою,

За счастье жить в таком краю,

За то, что Кремль, за то, что

   Крым

Мы никому не отдадим.

1935

Песня про пана

Настегала дочку мать крапивой:

— Не расти большой, расти красивой,

Сладкой ягодкой, речной осокой,

Чтоб в тебя влюбился пан высокий,

Ясноглазый, статный, черноусый,

Чтоб дарил тебе цветные бусы,

Золотые кольца и белила, —

Вот тогда ты будешь, дочь, счастливой.

Дочка выросла, как мать велела:

Сладкой ягодкою, королевой,

Белой лебедью, речной осокой,

И в нее влюбился пан высокий,

Черноусый, статный, ясноглазый,

Подарил он ей кольцо с алмазом,

Пояс драгоценный, ленту в косы…

Наигрался ею пан — и бросил!

Юность коротка, как песня птичья,

Быстро вянет красота девичья.