Стихотворения и поэмы - [28]

Прильну – и залито оно слезами.

Отдай же мне меня, ты вся моя,

Ты – это я, ты – более, чем я.

Блистай румяной свежестию вечной

И несравненной белизною млечной,

Красою исторгая вновь и вновь

У женщин – зависть, у мужчин – любовь!

Всегда будь рядом, перемен не зная

И от меня самой их отдаляя.

Эпиграммы

САМООБЛИЧИТЕЛЬНИЦА

Твоя возлюбленная – в крик: «Ему милы

лишь шлюхи!»

Какие же о ней теперь пойдут по свету слухи?

МУЖЕСТВО

За то, что женщин я люблю,

Ты женственным меня зовешь;

Что ж – мужественным звать тебя

За то, что ты к мужчинам льнешь?

КЛОКИЙ

Так бурно клялся он, что к шлюхам ни ногой,

Что сунуть нос теперь не смеет он домой.

АНТИКВАР

Кто скажет, что ему не до жены?

Ведь он такой любитель старины.

ЛИШЕННЫЙ НАСЛЕДСТВА

Отец твой завещал всё беднякам. Коль так,

И ты не обделен – ведь ты теперь бедняк.

ФРИНА

На свой портрет лишь тем похожа Фрина,

Что размалеваны и девка и картина.

ТЕМНЫЙ АВТОР

Бедняга! сколько он потел напрасно,

Стараясь темным быть. А всё с ним ясно.

РАСПУТНИК

Пока число твоих грехов растет,

Число волос – заметь – наоборот.

РАЛЬФ

Ральф умер стоя – так же, как и жил:

Он ложе еще раньше заложил.

ГОРЯЩИЙ КОРАБЛЬ

С охваченных пожаром кораблей

Куда бежать, как не в пучину? Люди

Бросались вплавь – и гибли средь зыбей

Под выстрелами вражеских орудий.

Несчастным нет спасения нигде:

Кто не утоп в огне, сгорел в воде.

СЭР ДЖОН УИНГФИЛД

Не раз случалось людям уплывать

Вослед за Солнцем, уходящим спать.

Но дальше Уингфилда, который флот

Увел в края блаженных, на заход,

Никто и никогда не заплывет.

Сатиры

САТИРА I

Ступай, бездельник: я тебя не звал!

В каморке этой узкой, как пенал,

Оставь меня средь книг в моем вертепе

Наук: да упокоюсь тут, как в склепе.

Вот там, на полке – важный Богослов;

А рядом – друг природы, Философ;

Политик, объясняющий мытарства

Мистического тела Государства;

Прилежный Летописец; а за ним —

Поэт, земель волшебных пилигрим.

Ужель я брошу их единым махом,

Чтоб за тобой бежать, за вертопрахом?

Нет, клятвенно мне обещай сперва

(Когда не ветер – все твои слова),

Что ты не ускользнешь через минуту

К любому в лоск разряженному шуту, —

Будь капитан, что выкроил наряд

Из жалованья выбывших солдат,

Или придворный щеголь надушенный,

Кивком ответствующий на поклоны,

Или судья со свитой подлипал, —

Клянись, что ты не станешь за квартал,

Осклабившись, вилять и суетиться,

Стремясь понравиться и подольститься.

Зовешь меня – так не блуди душой;

А соблазнить и бросить – грех большой.

О пуританин в области манер,

Ты – идолопоклонник, суевер,

Когда по платью ближнего встречаешь

И, как старьевщик, сразу примечаешь

Цену сукна и кружев, дабы знать,

На сколько дюймов шляпу приподнять.

Ты первым делом выясняешь средства

Знакомца – и надежды на наследство,

Как будто замуж он тебя берет

И вдовья часть – предмет твоих забот.

Помилуй! ведь не ленты и не рюшки

Ты ценишь в пышнотелой потаскушке;

Зачем, любитель срамной наготы,

Нагую честность презираешь ты?

Нужны ли добродетели камзолы?

Мы в мир приходим и уходим голы.

Не скинув плоти плащ, душе никак

Блаженства не вкусить; Адам был наг

В раю; да и утратив рай невинный,

Довольствовался шкурою звериной.

Пусть грубый на плечах моих наряд —

Со мной Господь и Музы говорят.

Что ж! Если ты не глух к увещеваньям

И грех свой искупаешь покаяньем,

Прегромко в грудь себя бия притом,

Добро, я запер комнату, – идем!

Но прежде шлюха средь носящих пряжку

На шляпе, буфы и чулки в обтяжку

Признает настоящего отца

Нагулянного невзначай мальца,

Скорей я вам скажу, какому франту

Дано увлечь йоркширскую инфанту,

Скорей, уставясь в небо, звездочет

Предскажет вам на следующий год,

Какие сверхъестественные моды

Измыслят лондонские сумасброды,

Чем сам сумеешь ты сказать, зачем,

Какая блажь, когда, куда и с кем

Тебя утащит, разлучив со мною.

Кому пенять? я сам тому виною.

Вот мы на улице. Мой дуралей

Спешит к стене протиснуться скорей,

Считая, видимо, за достиженье

Свободу поменять на положенье.

И хоть трудней из-за моей спины

Приветствовать все встречные штаны,

Он издали кивает им и машет,

И дергается весь, и чуть не пляшет,

Как школьник у окна, когда друзья

Зовут на волю, а уйти нельзя.

Скрипач тем ниже зажимает струны,

Чем выше звук; так мой повеса юный:

Задравшим нос он отдает поклон,

С другими же заносчив, точно Слон

Иль Обезьяна – при упоминаньи

Враждебного нам короля Испаньи.

То вдруг подскочит он и в бок толкнет:

«Гляди, вон кавалер!» – «Который?» – «Тот!

Божественный танцор, ей-ей!» – «Так что же?

Ты с ним подпрыгивать обязан тоже?»

Он смолк, пристыженный. Но тут как раз

Заядлый табакур встречает нас,

Да с новостями… «Сжалься, бога ради, —

Шепнул я, – нос мой молит о пощаде».

Увы, он не расслышал, ибо вдруг

Какой-то расфуфыренный индюк

Привлек его вниманье. Он метнулся

К нему стремглав, расшаркался, вернулся

И так запел: «Вот истинный знаток

Отделки; каждый вырез, бант, шнурок

И весь костюм его – неподражаем,

Не зря он при Дворе так уважаем». —

«Он был бы и в комедии хорош.

А перед кем теперь ты спину гнешь?» —

«О, этот за границей обретался,

В Италии манер он понабрался,

В самом Париже чуть не год пробыл!» —

«И что же он в Париже подцепил?» —

Осведомился я. Он не ответил,

Поскольку издали в окне приметил

Знакомую красотку. В тот же миг