Стихотворения и поэмы - [29]

Тут испарился он, а там возник.

Увы, у ней уже сидели гости;

Он вспыхнул, в драку сунулся со злости,

Был крепко бит и выброшен за дверь;

И вот – в постели мается теперь.

САТИРА II

Сэр, этот город весь мне ненавистен!

Но если есть главнейшая из истин,

То есть и зло, какое я бы счел

Главнейшим, превосходнейшим из зол.

Не стихоплетство, – хоть сия досада

Страшней испанских шпаг, чумы и глада,

Внезапней, чем зараза и любовь,

И не отвяжется, пока всю кровь

Не высосет, – но жертвы сей напасти

Бессильны, безоружны и отчасти

Достойны сожаленья, а никак

Не ненависти, аки лютый враг.

Один (как вор за миг до приговора

Спасает от петли соседа-вора

Подсказкой «виселичного псалма»)

Актеров кормит крохами ума,

Сам издыхая с голоду, – так дышит

Органчик дряхлый с куклами на крыше.

Другой на штурм сердец стихи ведет,

Не ведая, что век давно не тот,

Пращи и стрелы не пригодны боле,

Точнее попадают в цель пистоли!

Иной подачки ради в рифму льстит:

Он попрошайка жалкий, не пиит.

Иной кропает оттого, что модно;

Не хуже прочих? – значит, превосходно!

А тот, кто разума чужого плод

Переварив прескверно, выдает

Извергнутый им опус тошнотворный

За собственный товар? – он прав, бесспорно!

Пусть вор украл из блюда моего,

Но испражненья – целиком его.

Он мной прощен; как, впрочем, и другие,

Что превзошли божбою литургию,

Обжорством – немцев, ленью – обезьян,

Распутством – шлюх и пьянством – океан.

И те, для чьих пороков небывалых

В аду не хватит особливых залов,

Столь во грехах они изощрены, —

Пусть! в них самих есть кара их вины.

Но Коский – вот кто гнев мой возмущает!

Власть времени, что агнца превращает

В барана, а невинный прыщик – в знак

Той хвори, о которой знает всяк,

Студента превратила в адвоката;

И тот, кто рифмоплетом был когда-то,

Став крючкотвором, возгордился так,

Что даже волочиться стал, чудак,

По-адвокатски: «Я вношу прошенье,

Сударыня». – «Да, Коский». – «В продолженье

Трех лет я был влюблен; потерян счет

Моим ходатайствам; но каждый год

Переносилось дело…» – «Ну, так что же?» —

«Пора де факто и де юре тоже

Законно подтвердить мои права

И возместить ущерб…» – Слова, слова,

Поток судейской тарабарской дичи,

Терзающие нежный слух девичий,

Как варварская брань иль ветра вой

Над монастырской сломленной стеной!

Я бы простил глупца и пустозвона,

Но тот, кто выбрал поприще закона,

Преследуя стяжательскую цель,

Тот храм Фемиды превратил в бордель.

Шурша бумагами, как юбкой шлюха,

Он зубы заговаривает глухо,

Темнит, – как вор, в темницу сев, темнит,

Что, мол, за поручительство сидит;

Просителя, что о своем хлопочет,

Как королевский фаворит, морочит

(Иль сам король); к барьеру напролом,

Как бык, он лезет – лгать перед судом.

Нет столько в королевской родословной

Ублюдков, ни в истории церковной —

Содомских пятен, сколько в нем живет

Лжи и пронырства; в них его доход.

Он оттягать себе намерен вскоре

Весь этот край от моря и до моря;

Наследников беспечных мотовство —

Источник адской радости его.

Как смотрит бережливая кухарка,

Чтоб не пропало даром и огарка,

Мечтая лет за тридцать, может быть,

На платье подвенечное скопить, —

По крохам собирает он именье,

Блюдя азарт картежный – и терпенье.

На свитках, что свободно обовьют

Полграфства (в наши дни за меньший труд

Отцами Церкви славятся иные),

Он лихо сочиняет закладные,

Бумаги не жалея; так сперва

Желал бы Лютер сократить слова

Святых молитв, когда, послушный инок,

По четкам он читал их без запинок,

Но отменив монашескую блажь,

Добавил Славу с Силой в Отче наш.

Когда же он продажу совершает,

То как бы по оплошке пропускает

Наследников, – так спорщик-богослов

В упор не замечает в тексте слов,

Чья суть, коль толковать ее неложно,

Его резонам противоположна.

Где рощи, одевавшие удел

Наследственный? – Мошенник их надел.

Где хлебосольство предков? Не годится

Усадьбам ни по-нищенски поститься,

Ни вакханальствовать: в большом дому

Большие гекатомбы – ни к чему;

Всё – в меру. Но (увы!) мы ценим вроде

Дела благие, но они не в моде,

Как бабушкин комод. Таков мой сказ:

Его не подвести вам под Указ.

САТИРА III

Печаль и жалость мне мешают злиться,

Слезам презренье не дает излиться;

Равно бессильны тут и плач, и смех;

Ужели так укоренился грех?

Ужели не достойней и не краше

Религия, возлюбленная наша,

Чем добродетель, коей человек

Был предан в тот, непросвещенный, век?

Ужель награда райская слабее

Велений древней чести? И вернее

Придут к блаженству те, что шли впотьмах?

И твой отец, найдя на небесах

Философов незрячих, но спасенных,

Как будто верой, чистой жизнью оных,

Узрит тебя, пред кем был ясный путь,

Среди погибших душ? – О, не забудь

Опасности подобного исхода:

Тот мужествен, в ком страх такого рода.

А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем

Отправиться к бунтующим голландцам?

Иль в деревянных склепах кораблей

Отдаться в руки тысячи смертей?

Нырять в пучины, в пропасти земные?

Иль пылом сердца – огненной стихии —

Полярные пространства растопить?

И сможешь ли ты саламандрой быть,

Чтоб не бояться ни костров испанских,

Ни жара побережий африканских,

Где солнце – словно перегонный куб?

И на слетевшее случайно с губ

Обидное словцо – блеснет ли шпага

В твоих руках? О, жалкая отвага!

Храбришься ты и лезешь на рога,

Не замечая главного врага;

Ты, ввязываясь в драку бестолково,