Стихотворения и поэмы - [42]

крылья парусов.

За светом братства

я иду по свету,

на зов друзей, на дружественный зов.

Опять Севан раскинулся широко,

косыми парусами осенен.

Армении задумчивое око,

в себе так много

отражает он.

Мы грудь в горах

отрадой наполняем,

волну в сердца вселяем, как птенца.

Севан под солнцем

обернулся маем,

и нет ему ни края, ни конца.

Армяне в ясном отсвете озерном

внедрением весны увлечены.

Пылает солнце раскаленным горном,

и на форелях —

крапинки луны.

За светом братства

следую по свету

но, если сердцем всем не запою

на берегу Севана песню эту,

как мне вернуться в Грузию мою?

1953

105. Письмо друзьям. Перевод А. Межирова

Он дошел до меня, этот голос нестрогий,

как доходит жужжанье далекой пчелы:

«Почему ты не пишешь мне писем

                                                        с дороги?

Или сделались, может быть, сутки малы?»

Я плечами пожал и помедлил с ответом.

Что скажу, если в сердце моем навсегда

поселились друзья и негаснущим светом

осветили дорогу мою сквозь года.

Если думой о них, словно пчелами улей,

где б я ни был, всегда мое сердце полно.

Мы друг другу в глаза не напрасно

                                                         взглянули,

распахнули сердца, словно в доме окно.

Да и сам я из сердца друзей не исчезну, —

не они ли когда-то в горах для меня

в час беды перекинули мост через бездну,

помогали мне выбраться из-под огня.

У походных костров на коротком привале

мы навек побратались в просторах земли,

Волго-Дону дорогу в степях пробивали

и к Тбилиси иорскую воду вели.

И на гребень днепровской плотины взошли мы

и услышали гулкое эхо шагов.

О друзья! Ваши помыслы неразделимы —

вы стоите, как тополи у берегов.

Словно стройные тополи, путь урагану

преграждаете вы ради ясного дня,

с вами я против ветра идти не устану,

в одиночестве враг не застанет меня.

Даже удочку в реку без вас не забросить

мне, вовеки не знавшему с вами тоски.

У меня в волосах появляется проседь —

ваше мужество снегом легло на виски.

Каждый миг мой от вашего мига зависим —

в этом сила и вечная юность моя.

Но не хватит чернил и бумаги для писем,

если всем вам ответить попробую я.

Я хочу, чтобы сердце взволнованно билось,

чтобы море клубилось, вздымая прибой.

Здравствуй, жизнь! Мне движенье твое

                                                                полюбилось,

я повсюду ищу столкновений с тобой.

Неизменно на труд и на подвиг готовы,

отрешившие робость, неверье и страх,

о друзья неразлучные, кто же вы, кто вы,—

пастухи! Вы стоите, как туры в горах.

Девять гор перешел я и девять ущелий,

вновь сегодня к равнинам привыкнет мой

                                                                    взгляд,

и друзья, с кем шагал сквозь дожди и метели,

новой песней в дороге меня окрылят.

1953

106. В сторону села Шопена. Перевод А. Межирова

На польской равнине, в чужой стороне

мы ищем село Фредерика Шопена.

Сказанье о чанги мерещится мне,

и я вспоминаю его постепенно.

Мелькнут в отдаленье развалины стен,

высокие липы метнутся к машинам.

Ударь же по струнам, волшебник Шопен,

и слезы вчерашней поры осуши нам.

Я знаю, растают снега по весне,

сотрутся отметины тяжкого плена.

И пахарь по мирной пройдет целине…

Всё ближе село Фредерика Шопена.

Сосульки, примерзшие к прутьям ветвей,

за кисть винограда я принял сначала,

я вспомнил о Грузии милой своей,

грузинская песня в душе зазвучала.

Отец мой певучий мне вспомнился вдруг.

Как пел он красиво, легко и степенно.

Мне жалко, что сын не наследовал слух…

Всё ближе село Фредерика Шопена.

Мечты, словно искры с огнива, летят,

хочу, чтоб от песен душа раскололась,

хочу, чтобы с песней народною в лад

звучал, по примеру Шопена, мой голос.

Но слух мой неточен. Как сделаюсь я

наследником песни великой Шопена?

И стелется по снегу песня моя,

приветствуя дом Фредерика Шопена.

1952

107. Дом Ленина в Поронино. Перевод А. Межирова

В пути на Татры, возле поворота,

за перелеском, на исходе дня

окликнул дом бревенчатый меня,

и я вошел в открытые ворота.

Здесь Ленин жил,

и вести из России

под этот кров сквозь тысячи преград

с конспиративной почтой приносили

подпольщики,

и Ленин был им рад.

Он у окна просматривал газеты.

Вершины Татр сияли невдали.

Дыханьем революции согреты,

здесь до рассвета совещанья шли.

Здесь на стекле запечатлелись взоры

глядящего в просторы Ильича.

И эхо слов хранят ревниво горы,

и слышен голос горного ключа.

И ленинскими мыслями до края,

как книжный том, наполнен этот дом;

здесь на меня, горя и не сгорая,

зарницы мыслей падают дождем.

Здесь даже дверь — как родины частица,

открыта для грядущего она,

и слышу я, как о порог стучится

истории тяжелая волна.

Когда весной, прохладной и недолгой,

манили Татры Горного Орла,

скалистыми ущельями с двустволкой

его тропа охотничья вела.

Он затевал с крестьянами беседы

и слушал здесь пастушеский рожок.

Он сеял искры. Он зарю победы

под кровлей дома этого зажег.

Густые тучи шли по окоему,

клубилась мгла над соснами внизу,

и Ленин в Татрах радовался грому,

подставив грудь под вешнюю грозу.

Подобен Волге,

гневно и упорно

сражающейся с засухой земли,

здесь Ленин сеял

мудрых мыслей зерна —

и нивы Польши дружно расцвели.

Ее земля просторна и богата,

ее судьба крылата и светла.

И через двор, где Ленин шел когда-то,